Жизнь в музыке от Москвы до Канады. Воспоминания солиста ансамбля «Мадригал» - Александр Н. Туманов

Андрей Волконский создал ансамбль «Мадригал». Удивительно! Как будто он почувствовал, что пришло время. Как великий кутюрье, он продиктовал рождение новой моды. На наших концертах публика почувствовала, что появился новый, доселе неизвестный стиль, европейские языки, костюмы, новый запах. Везде были аншлаги. В фойе шелестело ностальгическое имя: Князь Андрей Волконский? Это прямой потомок?

Андрей был довольно безразличен к бытовым условиям. Разумеется, он любил комфорт, но и в плохих условиях был непритязательным. Находил общий язык с любым сословием, скорее потому что никого не обременял, но с удовольствием мог разделить общее веселье. Когда в Астрахани он сломал шейку бедра, ему пришлось довольно долго пролежать в самой простой провинциальной больнице, и он впоследствии даже с удовольствием вспоминал некоторые эпизоды своей жизни в многоместной палате. Он любил природу, особенно горы. Много раз бывал в Армении, но его страстью была Грузия. Там он отдыхал, там наслаждался в полной мере. Его там любили и уважали.

*

Андрей, да и мы все надеялись, что сможем много и плодотворно гастролировать по всему миру, как квартет Бородина, камерный оркестр п/у Р. Баршая, ведь сборы и успех у нас были неслыханные. Как-то раз в один приезд в Питер, мы провели 8 концертов подряд, из которых 5 были в Большом зале филармонии и везде с аншлагами. Нас выпустили в Прагу, через несколько месяцев после ввода туда советских войск [sic.]. Публика сидела крайне недоброжелательная, [потому, что мы были из СССР], но после первых звуков музыки Ренессанса зал растаял, и в конце мы имели большой успех. Потом была ГДР и всё, и больше вообще ничего. Т.е опять Смоленск, Рига, Ереван, Ташкент и т.д. вскоре Андрей уехал навсегда. «Мадригал» жив и поныне, но это уже другой ансамбль.

*

Минул век 60-х. Страна в который раз оказалась мачехой к своим детям. Быстрой кометой пролетел Князь Андрей Волконский по негостеприимному небу холодной страны, не давшей свету его гения согревать её долгие годы. Я написал, и мне стало нестерпимо грустно. Андрея нет, и это огромное явление никогда уже не повторится. Одна надежда, что там он встретился со своим любимым Машо, а потом и с нами.

Рузанна и Карина:

Карина: – “Мадригалу” были нужны певцы-музыканты, и Андрей пригласил нас троих – Рузанну, Рубена и меня в свой ансамбль.

Рузанна: – Дуэтом мы с Кариной пели еще до “Мадригала”, и первые наши программы проходили с большим успехом. Но в “Мадригале” нам уже было не до дуэтов – мы окунулись с головою в новую и потрясающе интересную работу. Мы узнали, что значит ансамблевое пение в высшем понимании этого жанра.

Карина: – Мы не только пели, но и играли на старинных инструментах: я на органе и клавесине, освоила даже флейту, Рубен на виоле да гамба и на всех продольных флейтах – от сопрано до баса, Рузанна на ирландской арфе. В концертных сюитах мы часто менялись инструментами, танцевали, и все это производило большое впечатление.

Рузанна: – Мы работали как одержимые и первую программу “Мадригала” сотворили за два месяца. Успех был фантастический – Москва ничего подобного никогда не слышала, мы открыли целый мир гениальной музыки. А потом были 11 переаншлагов в Большом зале Ленинградской филармонии, когда на наши концерты продавали сотнями приставные места. Начались гастроли по городам Советского Союза – все хотели слышать “Мадригал”.

Карина: – Так продолжалось до той поры, когда Волконский эмигрировал на Запад. “Мадригал” лишился яркого лидера и как-то быстро начал тускнеть, хотя все его участники были уже довольно опытными “асами” в ансамблевом искусстве. Но от Андрея всегда исходила мощная энергетика, подпитывавшая нас идеями и вдохновением. Лишившись ее, мы как-то заскучали и стали подумывать о выходе на самостоятельную дорогу. Первым ушел в сольное пение Рубен, а вскоре и мы. Закончился большой этап нашей творческой жизни и работы с Андреем Волконским, подаривший нам множество интересных открытий.

Томас Венцлова (литовский поэт, друг Андрея):

С каждым годом Андрей Волконский все хуже уживался с властями. Правда, в 1965 году он создал великолепный ансамбль “Мадригал”, исполнявший Фрескобальди и тому подобную музыку XIV–XVIII веков. Концерты “Мадригала” были театрализованными, при свечах, мы ходили на них и в Москве, и в Питере, и в Вильнюсе, дружили с исполнителями. Кстати, “Мадригал” любил и называл “весьма цивильным мероприятием” Иосиф Бродский, который познакомился с ансамблем после своей ссылки – он любил, в общем, ту же музыку, что и Волконский.

Но было как-то ясно, что в Союзе Андрей долго не пробудет. Впрочем, он всегда хотел уехать. Помню, еще в 1963 году, когда Хрущев обрушился на либеральную интеллигенцию и заявил, что вышлет Вознесенского за границу, Волконский сказал: «На месте Вознесенского я бы знал, что делать. Крикнул бы: “Никита Сергеевич, вы ведь только грозитесь! И тут бы он приказал мне выдать билет”». После концерта в Питере в мае 1972 года я услышал от Андрея, что он больше не в силах жить в стране (Бродский как раз выезжал). В том же году, в декабре, он оказался в Париже. Покинул Союз, насколько знаю, “по израильской визе”, как тогда случалось со многими неевреями, и об этом тоже рассказывали историю. При обсуждении “дела Волконского” в Союзе композиторов какой-то чин, чуть ли не Тихон Хренников, якобы заявил: “Вот уж не знал, что князья Волконские – евреи”. Андрей ответил: “Князья Волконские, в отличие от вас, хама, могут себе позволить быть, кем они хотят”. Не уверен, правда ли это, но, во всяком случае, “ben trovato”.

Сам я эмигрировал через четыре с небольшим года. На Западе встречался с Олегом Прокофьевым, однажды с Галей Арбузовой, а с Дмитрием Сеземаном и Никитой Кривошеиным даже часто. От них всех немало слышал об Андрее, но с ним самим, увы, ни разу не увиделся.

Александр Туманов:

Андрей сыграл важнейшую роль в моей жизни, в моих музыкальных вкусах и знаниях, в моем певческом развитии, в моем отношении к действительности. Думаю, что то же можно сказать обо всех людях, чьи творческие жизни пересеклись с его. В моей памяти он оставался тем же молодым Андреем, с которым я прощался в 1973, и снимки его, сделанные незадолго до смерти, были для меня ударом. Я уже привык к себе, старому, а Андрей оставался для меня всегда молодым, таким, как он был в самом начале Мадригала. Образ и