Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

на себя традиция русского философствования: романтический гностицизм двух последних столетий, восходящая к Соловьеву метафизика всеединства и, в первую очередь, религиозная философия истории с ее пресловутой «русской идеей». Однако не следует думать, будто широкое распространение прежде запретной традиции привело к возникновению новых философских направлений, школ, трудов по философии истории. Ничего подобного не было, нет, да и быть не могло. Проповедники и неофиты вполне довольствуются апологетикой и комментированием.

Процесс рекомбинации традиций в философии проходил под пиком очередного «восстановления исторической справедливости» – возвращения читателям запрещенных цензурой трудов русских мыслителей XIX и XX веков. В короткий срок прошлое философии стало ее настоящим. Триумфалистски заполнив книжный рынок, страницы газет и журналов, это прошлое тут же отвердело нормативной идейностью, системой всеохватывающих критериев, авторитарными правилами толкования современности. Стоит ли удивляться, что линии, прочерченные на этом фоне философствующей мыслью сегодняшних дней, в точности совпадают не только с линиями вековой давности, но и с контурами, нанесенными пером поэтов, беллетристов, газетных публицистов, идеологов «почвы» и «особого русского пути»?

Главный контур – навязчивая центрированность на традиционной постановке «проблемы России», заставляющая воспроизводить экзотические вопросы, занимавшие когда-то славянофилов, Достоевского, Вл. Соловьева, Н. Данилевского, К. Леонтьева, В. Розанова, Н. Бердяева и других литераторов: что задумал Бог о России? В чем смысл ее истории? ее судьбы? ее испытаний? ее миссии? ее мирового предназначения? Что заключает в себе завещанная предками Русская Идея? какими путями должно идти ее возрождение? и как это возрождение соотносится с русской верой и русской душой?..

В неустанном повторении этих вопрошаний голоса современников и давних поколений звучат в унисон. Мистериальная «загадка России» обязывает вновь и вновь возвращаться к пафосу великих предначертаний, залогов, обетовании^ многозначительным предчувствиям и безудержному прожектерству. Предисловия, послесловия, сопроводительные статьи, комментарии, кольцом восхвалений окружающие старинные тексты, написаны с подчеркнутой недистанцированностью: сегодняшний день неотличим от дня вчерашнего, публицистическое – от поэтического, «здесь» от «там». И хотя приоритет принадлежит голосам прошлого, содержание истории не устает поражать своей эластичностью, всецелой зависимостью от доктринальных схем наивно воспринятого метафизического идеализма.

Да могло ли быть по-другому?

Большинство пропагандистов «русской идеи» пришло в философию из других областей профессиональной деятельности, не имея опыта критического философского мышления. Их давняя, скрывавшаяся от официоза любовь к запретному слову русской метафизики заставила их отождествить себя с этим словом, уверовать в его мессианское значение, стать его полномочным представителем. Однако теперь, во времена требовательной переоценки всех ценностей, прежнее тождество обернулось не мыслью, но ее суррогатом – идеологией архаизирующего традиционализма.

Разумеется, теологически и телеологически сконструированная метафизика «русской идеи», отсылающая к метафизике «материализма духов», высмеянной еще Кантом, сама является симптомом общего кризиса. В том числе – кризиса философии, все еще неспособной опознать собственные основания, границы, профессиональные задачи и требования.

Дело даже не в том, что в сегодняшних ответах доминируют иррациональные, квазирациональные или мистические аргументы, малоправдоподобные, фантастические или вовсе вздорные объяснения, а в том, что и вопросы и ответы вообще не предполагают ответственного труда философского мышления, не нуждаются в нем. Место философии по-прежнему занято сверхзнанием: всеохватным миротолкованием, набором глобальных решений, идеологически выверяемыми точками зрения. Философия истории или (в соответствии с принятым в России словоупотреблением) историософия в отношении к такой системе сверхзнания оказывается все тем же аппаратом, запрограммированным на тиражирование заведомо правильного учения.

Напрасно искать здесь исследований природы истории как особой формы познания, имеющей свой специфический предмет. Историософия – не критический анализ основ исторических теорий, не философская рефлексия над ними, но литературные конструкции из онтологизированных представлений о том, каким должно быть единство исторического прошлого и будущего. Мышление здесь по необходимости тяготеет к средневековым установкам и методам, к поиску высшей идеи как единства всех идей. И это понятно: если предмет историософии – всеохватывающий смысл истории, пронизывающий собою каждый момент исторической действительности, обнаружить его можно, лишь приняв масштаб метаистории. Только такая точка зрения способна открыть сознанию видение идеи или смысла любых исторических перемен, любых событий. Ибо только в свете метаисторического знания обретает свою прозрачную глубину и многозначность эмпирическая плоть реальной истории. Отсюда дилемма: либо история оправдывается сверхъестественными сюжетами метаистории, либо – остается в плену бессмыслицы. Смысл же приоткрывается не в научных понятиях, а в символах и образах, в частности в таком обобщенном сакральном символе, как «Русская Идея».

Философия истории приближается тем самым к особому типу гнозиса, претендующему на постижение тайн высших сил, укрытых в сюжетах истории. Именно о таком гностическом профетизме и писал прилежно цитируемый в сегодняшней России Бердяев: «В философии истории раскрывается не объективная данность, не восприятие фактичности исторического процесса, а пророческое проникновение в прошлое, которое есть также проникновение в будущее»…22 «Философия истории всегда профетична и не может быть другой. Как можно понять смысл истории, не зная, какой будет дальнейшая история? Очевидно, что философия истории не может быть научной, она может быть лишь профетичной. Она предполагает видение света, идущего от будущего. Только этот свет сообщает смысл истории»23.

Но если философия истории не может быть ни наукой, ни философией, тогда она неизбежно превращается в мировоззрение, миф, философствование, учение, в пророчество об особой идее, предназначенной осчастливить мир смыслом, целью и последним судом над порочной действительностью.

Для людей, сознание которых не знало иных климатических зон, кроме «самого передового» марксистско-ленинского учения, переход к заветам русского любомудрия с его «профетизмом», «космизмом», «софиологией», «соборностью», «коллективной душой», «русской идеей» и прочими сверхценными откровениями национал-исторической «самобытности», оказался особенно легким. Каждая из таких конструкций влекла к бирнамскому лесу целостного мифа – мифа об особом русском пути, в размышлениях над которым будто бы крепла собственно-русская философия, занимающая исключительное место в горизонте всемирной философской мысли: философия, якобы пережившая невиданный духовный ренессанс в XX веке (миф, пущенный в ход бердяевской публицистикой) и разрешившая мировые вопросы, возле которых бесплодно иссушал себя западноевропейский ум. При этом и проблематика заветной русской мудрости, и сама русская философия, маркированные неприкосновенным для критики знаком «восстановления исторической справедливости», коренятся в почве еще более общего культурно-исторического мифа – веры во всемогущество исторического прошлого, способного спасти и обустроить Россию. Естественно: актуализация любого из мифологических элементов с необходимостью приводит в возбуждение целостную систему, а вместе с ней – активизирует мистериальную функцию всякого мифа: способность поглощать вызов реальных противоречий.

6. «Две культуры»?

Здесь не место разбирать все концепции, борющиеся за право считаться единственно-верной философией истории. И в переходное время перестройки, и теперь борьба эта определялась и определяется не степенью философской проработанности идей, не внутренней их логикой, не уровнем аргументации, даже не их содержанием, но социально-культурным