Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко

Такие высокие оценки очень смутили Юрия Бондарева. Он-то считал, что выше его «Тишины» уже ничего быть не могло. Писатель пустился в долгие разглагольствования. Цитирую: «Первое, что мне кажется, – я уже говорил, что мы имеем дело здесь не только с талантливым кинематографистом, но и талантливым писателем. Этот талант в этом сценарии является и его бедой. Вы настолько талантливы, что Вы „готовите так борщ, что ложка уже стоит“, невпроворот. Это говорит о большой талантливости, но это говорит и о недостаточном отборе» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1994. Л. 23).

Худсовет потребовал от Бондарева конкретных предложений. В ответ писатель привёл несколько сцен, которые, по его мнению, можно было легко поджать. Приведу фрагмент его выступления:

«Я постараюсь, очевидно очень дилетантски, но какие-то вещи высказать по литературной части, не смея говорить о режиссёрской. Я большой поклонник этого сценария и труднее всего мне говорить об этом сценарии, потому что я его очень люблю. Что показалось мне лишним.

Конкретно, на третьей странице, разговор Скомороха:

– Сейчас дождь пойдёт, – тихо говорит Андрей.

– Чего это у тебя там… гремит? – кивает Даниил на набитую котомку Кирилла.

– Иконы забрал.

– Какие иконы?

– Свои; всё, что намастерил здесь, всё и забрал.

– Нехорошо вздыхает Андрей.

– Что? – спрашивает Кирилл.

– Что из Троицы уходим…

– В Москве лучше будет, – говорит Даниил.

Всё это я не буду читать. Поймите, в вашей картине, которая, действительно, может быть грандиозной, такие пустоватые диалоги ничего не добавляют и, при всей невероятной талантливости, густота, которая здесь есть. В этом всём диалоге „В Москве лучше будет“ – и дальше мне важна фраза о Феофане Греке.

И вот тут тоже этот разговор. Ну, конечно, можно тысячу деталей придумать, чтобы это показать» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1994. Л. 23–25).

В итоге Алов принял решение: режиссёрский сценарий Тарковского утвердить, но обязать режиссёра продолжить работу над сокращениями. Однако приказ о запуске фильма в подготовительный период руководство «Мосфильма» подписало лишь 9 октября 1964 года.

Тарковский, когда узнал об этом приказе, сразу позвонил с благодарностями в ЦК Куницыну, но неожиданно уловил в голосе собеседника холодок. Он испугался: неужели один из покровителей изменил к нему отношение? Но дело было в другом. Куницын кожей тогда почувствовал грядущие перемены. И предчувствие его не обмануло. Через несколько дней был снят Хрущёв. Промедли мосфильмовцы неделю с приказом, и всё могло бы пойти по другому пути, ибо Ильичёв после отставки Хрущёва сразу утратил прежнее влияние и уже вряд ли смог бы продвинуть идеи Тарковского (а председатель Госкино Алексей Романов, как говорили, на дух не выносил молодого режиссёра).

Впрочем, это не означало, что битва за Рублёва закончилась. Примерно в те же дни критик Александр Дымшиц провёл совещание сценарно-редакционной коллегии Госкино с тем, чтобы выяснить положение дел с портфелями сценариев во всех объединениях «Мосфильма». О положении дел в 6-м объединении доложила сотрудница ведомства Зинаида Куторга. Она призналась: «„Андрей Рублёв“ находится в подготовительном периоде, он будет требовать ещё больших усилий» (РГАЛИ. Ф. 2944. Оп. 5. Д. 64. Л. 31). За это тут же зацепился Дымшиц. «Относительно „Андрея Рублёва“, – встрял он. – Сейчас надо на уровне Рекемчука (это был новый главред „Мосфильма“. – В. О.) организовать обсуждение сценария. При перенесении этого в режиссёрскую разработку начали появляться мотивы, которых не было в литературном сценарии, – пассивность героя» (РГАЛИ. Ф. 2944. Оп. 5. Д. 64. Л. 37).

И Тарковского вновь притормозили. Непосредственно в производство его картина была запущена лишь в апреле 1965 года. Кстати, на тот момент фильму поменяли название – он стал безлико именоваться «Начала и пути». Тогда же, весной 1965 года, окончательно решился вопрос и с исполнителем главной роли. Тарковский, посоветовавшись с молодым реставратором Саввой Ямщиковым, отказался утвердить уже отобранного Станислава Любшина и позвал на съёмки Анатолия Солоницына. В те же дни Данильянц директором фильма утвердил Тамару Огородникову, которая стала чуть ли не ангелом-хранителем молодого режиссёра.

Но сразу же после первых съёмочных дней даже Тарковскому стало понятно, что режиссёрский сценарий придётся всё-таки ужимать, и, видимо, сильно. Позже Кончаловский написал: «Сценарий „Андрея Рублёва“, возможно, был талантливым, буйным исполнением воображения, но он был непрофессиональным. Он не влезал ни в какие параметры драматургической формы. В нём было двести пятьдесят страниц, которые при нормальной, принятой для съёмок записи превратились бы в добрых четыреста. Когда Андрей начал снимать, метраж пополз, как тесто из квашни… Потому что это был не сценарий, а поэма о Рублёве».

Но что и как следовало сокращать? У самого Тарковского рука на изъятия не поднималась. Попросить редактора? Но Рудакову он уже считал предательницей. И позвал на помощь тогдашнего друга Юрия Бондарева – критика Лазаря Лазарева.

Первый вариант картины был готов к весне 1966 года. Но в Госкино начались придирки. От Тарковского потребовали переснять ряд сцен и кое-что сократить. Второй вариант фильма режиссёр показал худсовету объединения писателей и киноработников 24 октября 1966 года. Присутствовавший на заседании Бондарев сказал: «Фильм „Андрей Рублёв“ мне очень нравится. Я считаю, что в нём многое гениально. В картине есть отдельные длинноты, иногда сюжетики (???), долго, например, показана плывущая женщина, это беллетристика, затянут колокол, эпизод реки. Были и ещё длинноты, много пульсирующей крови ‹…› В целом же картина мне страшно нравится».

Но в верхах продолжали считать, что выпускать картину в прокат ещё было рано. В дело вступил ещё один писатель – Александр Рекемчук, который занимал должность главного редактора «Мосфильма». Он набросал чуть ли не 30 поправок. Ну куда это годилось?

Но следующие бои проходили уже без участия Бондарева. У писателя появились другие планы, и вскоре он ушел из шестого объединения на вольные хлеба.

А Тарковский, пусть и не сразу, но своего «Андрея Рублёва» всё же добил. Позже у него появилось множество новых планов. Уже 7 сентября 1970 года он записал в свой дневник:

«Что можно было бы поставить в кино:

I. „Кагал“ (о суде над Борманом)

II. О физике-диктаторе (вариант версии)

III. „Дом с башенкой“

IV. „Акулки“

V. „Дезертиры“

VI. „Иосиф и его братья“

VII. „Матрёнин двор“ по Солженицыну

VIII. О Достоевском

IX. „Белый день“. Скорее!

X. „Подросток“

XI. Жанна Д'Арк, 1970 г.

XII. „Чума“ по Камю

XIII. „Двое видели лисицу“

Сценарии

I. „Последняя охота“ или „Столкновение“