Папа едет на море - Валентина Анатольевна Филиппенко

Банка с целительным бальзамом для тела сторожила спальню. Обычно она стояла высоко-высоко на полке рядом с платяным шкафом, но однажды мама переставила ее на тумбочку, когда вытирала пыль. Это была стратегическая ошибка.

Закончив с уборкой, мама убежала за овощами и фаршем для супа. Я осталась дома одна. Мне было четыре года, и слова родителей иногда надолго застревали в моей голове. Случилось это и тогда: перед выходом мама разглядывала себя в зеркале, щипала себя за бока и щеки и вздыхала: я некрасивая.

И вот я, смелая маленькая девочка, решила ей помочь. Пока мама ходила по рынку между овощными и мясными рядами и выбирала помидоры, сыр и редиску, я взялась за дело. Банка с кремом для тела как раз стояла на высоте моей вытянутой руки. Вместе с ней, словно в сказочный лес, мы отправились в шкаф с мамиными платьями! В платяном лесу мы с банкой щедро и жирно намазали все юбки, шлейфы, складки, пояса, пуговицы и молнии — всё, до чего могли дотянуться. Мы очень старались, чтобы мама, когда наденет какое-нибудь платье, юбку или костюм, вся пропитывалась кремом и становилась красивая.

Ох… что было потом, мама и сейчас без смеха рассказать не может. Почти все платья были испорчены. Они не отстирывались, и химчистка их не брала. Драгоценного редкого крема в банке не осталось. А папа в тот вечер ужинал бутербродом с колбасой и половинками редиски. Мама плакала, тоскуя по платьям, и смеялась: теперь-то она — точно самая красивая.

Она и сейчас была у меня самой красивой. Как Лариса ни старалась, ей не удалось испортить мамино ласковое выражение лица, мягкую улыбку и румянец. Но вот папа точно не сразу привыкнет просыпаться рядом с куклой Вамби. Куклой, у которой на голове одуванчиком лежали взбитые белые кудряшки, нарисованные брови удивленно торчали уголками вверх, а розовые ногти кричали что-то про сладкое и приторное.

И это еще маме не успели сделать перманентные синие стрелки на глаза и татуаж губ. Я все же вовремя пришла.

Как и следовало ожидать, вернувшись из актового зала, папа начал страшно ругаться. Он размахивал руками и кричал, что жена известного композитора не может выглядеть как кукла, что это неприлично и безвкусно. Мама слушала молча, потому что сама была очень расстроена результатом. Она тихо глотала слезы и пыталась стереть острые темные брови, впившиеся ей в лицо.

Мне было так жаль ее и так стыдно за папу, что я тоже сперва затопала ногами, а после заплакала.

— Папа! Ты совсем не обращаешь на нас внимания! А мы — в отпуске. И ты — в отпуске!

Мои слова вылетели с балкона, стайкой птиц облетели пляж, вернулись назад, стукнулись о люстру и мелкой крошкой осыпались нам на голову.

— Да, я похожа на сахарную вату, — сказала мама. — Но зато ты вспомнил, что у известных композиторов есть жены.

Ох, это была недолгая, но такая напряженная сцена.

Если бы это была музыка, подумала я, у дирижера начались бы судороги, а у музыкантов от усердия и напряжения выступил бы пот. Палочка дирижера рисовала бы в воздухе зигзаги, щеки саксофониста бы посинели, а у скрипки бы закружилась голова — так сильно ее бы раскачивал в разные стороны скрипач.

Но в нашем номере не было оркестровой ямы. Зато внизу уже шумели отдыхающие — они шли на ужин. И папа, вслушавшись в осколки моих слов, побледнел, покраснел, почесал лысину и — попросил у мамы прощения. Он попросил прощения и у меня. И убежал на стойку регистрации вызывать такси.

— Мы поедем ужинать в ресторан. Я закажу кабриолет. — Он почти вышел в коридор, но вдруг заглянул назад и робко попросил маму: — Но ты, пожалуйста, не крась губы розовой губной помадой.

Открытка

У отдыхающих в пансионате своих почтовых ящиков не было. Письма и газеты приносили по утрам и оставляли у каждого номера в коридоре. Иногда их просовывали в щель под дверью. Тогда жители пансионата, только проснувшись, сразу разворачивали огромный бумажный парус и читали свежие новости.

Сегодня утром вместе с газетой у нашей двери лежала открытка.

На рыхлой, пухлой бумаге акварелью был нарисован берег с яхтами, чайки и бегущий по пляжу человечек. А на обратной стороне — красивым, жирным почерком кто-то писал на французском. Папа вертел открытку перед глазами, нюхал ее и смотрел на свет. Но кроме французских круглых слов она больше ничего сказать не могла.

— Нужен словарь, — и папа отправился на утреннюю пробежку в библиотеку. На завтрак, ровно к подаче манной каши, он вернулся с листком — расшифровкой акварельного послания. Листок говорил:

Уважаемый Аркадий!

Мы, Общество Свободных Бегунов, отправляемся в забег «Лазурный берег — Африка». Мы проложили интересный маршрут и окажемся на вашем побережье, пробежав мимо пансионата, где вы отдыхаете.

Ваша музыка часто помогает нам настроиться на забег — и мы хотели бы пригласить вас пробежать часть пути вместе с нами.

Если вы готовы, позвоните по номеру 37-56-48-1 — и наш координатор поможет все организовать.

Ваши

Поль,

Артур,

Николя,

Патрик,

Жоффе,

Алекс,

Рудди,

Элиот

и маленький Клаус

Папа довольно щурился и ел кашу, а мама рассматривала картинку с Лазурным берегом.

— Забег по пляжу — это, наверное, приятно, — предположила она.

Папа кивнул, надул щеки, чтобы остудить полную ложку манки, и изобразил морской бриз.

— Бежишь, тебя обдувает ветер, летят брызги воды. Хорошо…

Администратор любезно помог папе дозвониться до координатора Бегунов. Дебюсси вертелся у папы под ногами и упрашивал дать ему понюхать открытку. Ну какой же любопытный пес!

Координатор — будто ждавший звонка папы — очень радостно протараторил по-русски текст из открытки про музыку и маршрут, а после сообщил, что бегуны будут на побережье уже завтра. От папы требовался размер одежды и обуви. И зачем-то — шапки. Размера шапки папа не знал и попросил меня сбегать на пляж к маме и уточнить у нее. А сам пока просто сообщил координатору, что он лысый, если это вдруг важно.

«Завтра утром за вами приедет машина и доставит вас к старту. Членский взнос с вас брать не будем!» — радостно заключил голос на другом конце провода.

Папа хмыкнул и сообщил, что будет завтракать и работать до одиннадцати утра, а после — готов выдвигаться.