Юрий Бондарев - Вячеслав Вячеславович Огрызко

Он как канарейка, он чувствует самые мельчайшие признаки угара. Я мог бы его сравнить таким образом: есть домушники, у которых спилены кончики пальцев, это сделано для того, чтобы, когда они открывают сейфы, они чувствовали то, что обычный человек почувствовать не может» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1258. Л. 70).

Тут следовало бы добавить: отчасти в этом рассказе Горенштейн писал и о себе. Он ведь в войну оказался в детдоме, где переболел полиомиелитом, и потом с трудом привыкал к нормальной мирной жизни. Не поэтому ли рассказ был написан в минорной тональности? К слову, «Дом с башенкой» Горенштейн в то же лето 1963 года носил и в журнал «Новый мир». Там его всячески обласкала редактор отдела прозы Ася Берзер, а зарубил эту вещь завотделом Евгений Герасимов.

Всю осень 1963 года Горенштейн пытался очень тяжёлый по своему настрою рассказ «Дом с башенкой» уравновесить новой, более светлой новеллой. Но у него не было уверенности, что он пошёл по правильному пути. Руководитель его мастерской Виктор Розов был убеждён, что «Дом с башенкой» не следовало чем-либо разбавлять. Он лично отнёс этот рассказ в журнал «Юность» и убедил главреда этого издания Бориса Полевого, что это – маленький шедевр.

На худсовете 6-го объединения «Мосфильма» новый его вариант обсуждался 20 января 1964 года. Мнения разделились. Григорий Бакланов был убеждён, что Горенштейн всё испортил: из рассказа пропала острота, исчезла боль… Правда, с ним не согласился Андрей Тарковский. «Если первый рассказ банален, – заявил режиссёр, – то второй рассказ глубоко оригинален и глубоко интересен».

Тарковский пришёл к выводу, что «это блистательный сценарий». Он признался: «Мне настолько нравится этот сценарий, что если бы произошла катастрофа с „Андреем Рублёвым“, я просил бы закрепить меня, чтобы сделать этот фильм. Это требует, может быть, перестройки какой-то эстетической, но этот сценарий меня глубоко взволновал» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1285. Л. 29). При этом режиссёр всех предупредил: «Этот сценарий нельзя редактировать».

Страсть Тарковского в каком-то смысле передалась Лазарю Лазареву. Правда, тот заметил, что можно сколь угодно рассуждать о степени талантливости Горенштейна, но всё это бессмысленно, ибо вся дальнейшая работа должна была выстраиваться уже с конкретным режиссёром. Однако режиссёр на этот сценарий пока не предвиделся. Больше того, писатель Елизар Мальцев уверял, что никто в здравом уме за экранизацию «Дома с башенкой» сразу не возьмется.

Самое обидное, что от Горенштейна, по сути, отстранилось всё руководство шестого объединения. Он не нашёл понимания, к примеру, у Бондарева. Именитый писатель во время обсуждения напустил много тумана. «У Горенштейна свой взгляд не только на жизнь, – разглагольствовал Бондарев, – но и на то, что такое писатель. Он верит в свой метод, в свою точку зрения, свой окуляр и так и пишет. Ты (Бондарев имел в виду пожелания писателя Елизара Мальцева Горенштейну. – В. О.) говоришь – пусть он задумается. А я боюсь, что, если он задумается, как та сороконожка, то вообще перестанет писать или будет писать такую муру, что дальше идти некуда. Мальцев абсолютно прав – надо задуматься и проанализировать, почему это происходит. Все выступавшие как будто бы здесь чувствуют некоторое влияние Бёлля. Тут правильно определили, что это вещь об одиночестве» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1285. Л. 47).

Кстати, из всего текста Бондарев выделил лишь сцену с ребёнком. Он признал, что в этом эпизоде Горенштейн нашёл великолепную деталь. А что – всё остальное в рассказе было плохо? Или Бондарева просто больше ничего в «Доме с башенкой» не тронуло?

Итоги подвёл Алов. Он прямо назвал три причины, по которым сценарий Горенштейна продолжал оставаться непроходным: неприветствовавшийся антивоенный пафос, вызывавшая в инстанциях недоумение интонация одиночества и неверное изображение сферы, в которой оказался герой. Другими словами, Алов клонил к тому, чтобы Горенштейн всё заново переписал. «Для меня, поверьте, – убеждал он коллег, – ощущение этого больного паренька, который пришёл, чтобы разбудить забывшее общество, это будет работать значительно сильнее, если придёт с человеком, который в первый момент, на первом этапе такой же, как все» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1285. Л. 62). Но выделить Горенштейну в помощь режиссёра Алов отказался.

А как на это обсуждение отреагировал сам Горенштейн? Он продолжал стоять на своём. «Мы, – напомнил молодой автор, – живём в реальном земном мире. Это чувственный мир. Имеет человек право на такие нелепые темы, как поиск того, что нельзя вернуть? Это – нелепость. Но она ложится в основу такой величайшей вещи, как „Фауст“. Нельзя вернуть молодость, нельзя вернуть близких, ничего нельзя вернуть. Но человек глуп. Он ставит эту тему и проходит через такие интересные изломы, которые помогают ему по-новому посмотреть на свой земной мир» (РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 5. Д. 1285. Л. 69).

Однако ни Алов с Наумовым, ни Бондарев пройти через эти изломы не захотели. Кстати, в той истории пострадал не один Горенштейн. Досталось и двум Иннам – Селезнёвой и Туманян. Они больше ждать уже не могли, иначе им грозило остаться без диплома, и девушки вынуждены были для своих дебютных фильмов искать другие сценарии.

Кстати, Горенштейну тоже предстояло защищать диплом. Он рассчитывал, что его оценят хотя бы на сценарных курсах. Но ошибался: написанный по «Дому с башенкой» киносценарий там все отвергли. Сначала отрицательный отзыв написал кинодраматург Николай Метельников, а потом по Горенштейну врезал ещё и Алексей Каплер: он назвал работу молодого автора плохим подражанием романам Веры Пановой. Горенштейн думал, что его защитит Розов. Но тот сказал: достаточно того, что он протолкнул рассказ своего ученика в журнал «Юность».

Уточню: в «Юности» «Дом с башенкой» появился в апрельском номере за 1964 года. Полевой хотел потом свести Горенштейна с полезными людьми, но этому воспротивился набиравший силу драматург Михаил Шатров: он увидел в Горенштейне серьёзного конкурента.

Впрочем, молодой автор не отчаивался. Он продолжал стучаться во все двери. Вскоре он предложил «Новому миру» свою новую повесть о шахтёрах «Зима 53-го года». Анна Берзер и её подруга Инна Борисова сразу в эту вещь вцепились. «„Зиму 53 года“ Горенштейна, – рассказывал Игорь Фунт, – они (Инна Борисова и Анна Берзер. – В. О.), конечно, взяли. К тому же обе платонически влюблены в молодого импозантного человека, „импортной“ внешности, привлекательных форм. Но… Когда рукопись дошла до ответственного секретаря „НМ“ Б. Закса, последний высокомерно заявил на заседании редколлегии:

– О печатании повести не может быть и речи – не только потому, что она непроходима. Это не вызывает сочувствия к авторскому видению мира. Шахта,