Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

ангелами, ни людьми. Осиянный же светом престол, на котором она восседает, пребывание будущего века знаменует, как в пророчестве Исайи написано: утвердилась же семью столпами – семью духа дарованиями. Ноги же поставлены на камне, ибо сказал Христос: на сем камне создам церковь мою; и еще: утвердится на камне веры печать девственности невредимой»9.

Благоговейное сохранение древнерусской книжностью разъяснительных ответов Максима Грека не случайно. Образ Софии-Премудрости, запечатленный иконописным «умозрением в красках» XVI–XVII веков оставался одной из устойчивых загадок, над которой ломало голову не одно поколение русских любомудров. Уже ученик Максима Грека, московский инок Зиновий Отенский, сосланный в Новгород, свидетельствует об отсутствии у новгородцев какой-либо ясности в понимании образа Софии: «Слышах прящихся, – читаем в его “Сказании известно что есть Софей Премудрость Божия”, – не единого, ни дву, но многих и глаголющих: что есть Софеи Премудрости Божия и в чие имя сия церковь поставлена и в которых похвалу освятися. Иногда же ко мне приходяще от людей прящихся и с докучанием многим мене пытающе: скажи нам, что слыхал еси о сем: овии убо глаголють, яко освятися сия церковь во имя Пресвятыя Богородица, овии же глаголють яко несть зде имени сему в Руси ведомо, ниже мудрости сия можно толку ведати»10.

Сам Зиновий следовал объяснению образа Софии как изображения Логоса, причем не только как ипостаси, но и вообще Божественного Промысла: «Но и вси богословцы умыслиша постаси (ипостась) Сына Софеи рекше Премудрость, Логос сиречь Слово, силу Божию и сим подобное»11.

Сосуществование различных традиций толкования Софии Премудрости Божией, а также возможность их комбинирования сформировало своего рода софиологическую парадигму древнерусского символизма. Именно этот софиологический символизм и позволял объединять в разнообразных взаимосвязях и ансамблях высокую культуру книжности с фольклором, апокрифический гностицизм – с святоотеческим богословствованием, литургическую мистериальность и гимнографию – с пытливостью зависимых от них аллегорических фантазий.

3. Образы Софии Премудрости Божией в древнерусской иконописи

Софийные иконы в таком контексте – наилучшие иллюстрации к структурообразующим принципам всего древнерусского символизма. Образы «Софии Премудрости Божией», особенно распространившиеся на Руси в XVI–XVII веках, представляют собой сводную формулу древнерусской картины мира, основанную на принципе нерасторжимости всех фундаментальных обоснований интеллектуальной и социо-культурной жизни. Совокупность собранных вместе смыслов, явленных этими обоснованиями, предстает сакральной иерархией пронизывающих друг друга идей: миротворения и боговоплощения, храма и миропорядка, «вышнего царя» и «богохранимой державы», церковных таинств и конечных судеб человека.

Образ Софии как бы выравнивает различное и поглощает противоположное: разделяя, он соединяет12. На всех иконах слава Софии простирается на небо и землю: творение указывает на Творца, Царь Вселенной – на вместившую его Деву-Марию, Богоматерь – на крылатого огненного Ангела Великого Совета, храм – на эсхатологический образ освященной, спасенной и возвращенной Творцу в конце веков.

Символическое изображение храма можно встретить на всех типах софийных икон, кроме новгородского13. И это понятно: Храм – идеальная форма богочеловеческого бытия: «Небо на земле», представленное совмещением различных образов. Поэтому здесь и Богоматерь Дева Мария – храм, в который вселилась воплощенная Премудрость-Христос и Собор Святых, и восхищение эстетическим совершенством14. Сами софийные иконы служили выражением той же идеальной основы бытия. «Композиция иконы “София Премудрость Божия” построена как план храма. Этот храм, в соответствии с IX главой Книги Притчей Соломона, воспринимается как “дом”, созданный Премудростью. Конструкция иконы несет на себе абрис вселенной, ее геометрическую формулу. В иконе “София Премудрость Божия” в единстве целого мы наблюдаем совпадение конструкции и композиции. Идея вселенной вбирает в себя идею храма. Храм стремится совпасть со вселенной. Дом Премудрости – это обширный дом мироздания»15.

Храм – наглядный, вещный, пластически оформленный и наиболее совершенный образ соборного,т. е. собранного Премудростью мира. Не случайно идея дома или храма Премудрости связывалась с постройкой каждого храма: девятая глава книги Притчей («Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь…») читалась на службе основания всякой новой церкви16.

Климент Смолятич следующим образом интерпретирует библейский образ Премудрости, создавшей себе храм и утвердившей семь столпов: «Премудрость есть Божество, а храм человечьство, ака во храм бо вселися в плоть, юже приять от пречистыя владычица нашеа Богородица истинный нашь Христос Бог. А еже “утвердив седьм столпов”, сиречь седьм соборов святых и богоносных наших отець»17.

Созидание храма Премудростью – дело домостроительства Божия: соединение идеального плана бытия с историей – с историей спасения, с историей борьбы за правую веру, с историей святости и монашеского подвига. В этой священной истории дело спасения есть дело Премудрости Божией: до эсхатологического Страшного Суда объединяет она Христа-Спасителя. И Богоматерь, которая для человека Древней Руси всегда оставалась Покровительницей, Защитницей, либо в позе «оранты», заступающейся за город, либо охраняющей его под покровом своих риз18. Просвещение народов, научение неразумных – также принадлежит истории спасения.

Софийные иконы – формулы сакральной иерархии в домостроительстве теократической Державы, основанной на симфонии священства и царства. Человек Древней Руси ясно понимал, что Богородицу и Иоанна Предтечу, изображенных на иконе «Софии Премудрости Божией» по обе стороны одетого в царско-архиерейские одежды и увенчанного золотым царским венцом Ангела, объединяло девственное целомудрие: сакральный исток истинной мудрости. В одном из древних письменных толкований о Богородице с Иоанном Предтечей говорится так: «…Сия бо возлюби девство и роди Иисуса Христа Господа. Любящие бо девство створят есть словеса детельная, рекше неразумныя научают, сию же възлюби Иоан Предтеча, и крести Господа Иисуса Христа. Устав же девства показает житие жестоко»19.Устав или чин – отсылает к служению: служению в монашеском чине (Церковь) и служению священной власти (Царство).

Главным же символом служения, представленным софийными иконами, была литургическая мистерия Евхаристии. Именно здесь фокусируется литургический аспект образа Софии: агнец в центре, Богородица и Предтеча по сторонам – все вместе «церковь торжествующая и воинствующая»20.

Более «иллюстративно» эта литургическая тема развернута на иконах и фресках «Премудрость созда себе дом». Евхаристия предстает здесь в образе «пира Мудрости», являя тем самым торжественную актуализацию всех аспектов софиологического символизма. Исток его – все тот же библейский текст: «Премудрость построила себе дом, вытесала себе семь столбов его, заколола жертву, растворила вино свое и приготовила у себя трапезу» (Притчи. 9, 1–2). Развернутой интерпретацией этой темы являлись росписи Успенской церкви на Волотовом поле под Новгородом (1352 г.).21 Однако литургически ориентированная древнерусская мысль распространяла понятие «трапезы» и на книжность. Епифаний в «Житии Сергия Радонежского» приравнивает слово – евхаристии: «Приидите же ако да причастимся словесы»22. И это понятно: «Литературное произведение – трапеза, празднество, ликование, а значит, и отношение к литературе должно быть особым,