Homo Bonus. Обнадеживающая история человечества - Рутгер К. Брегман

поколение требовало диалога с властями, уровень преступности рос, а старая система уголовного правосудия хромала на обе ноги. Криминологи знали, что пришло время мыслить масштабно. Подготовленный ими доклад содержал более двухсот рекомендаций, включавших реформу экстренных служб, улучшение подготовки сотрудников полиции и создание национальной горячей линии – знаменитой службы 911.

Но самые радикальные предложения касались будущего американских тюрем. Рассуждая на эту тему, комиссия не стеснялась в выражениях:

Жизнь во многих исправительных учреждениях в лучшем случае сурова и бессодержательна, в худшем – невыносимо жестока и унизительна. […] Условия, в которых они [заключенные] живут, никоим образом не готовят их к возвращению в общество и зачастую только поощряют к более манипулятивному и деструктивному поведению[631].

По мнению комиссии, настало время полномасштабной реформы. Больше никаких решеток, камер и бесконечных коридоров. «С архитектурной точки зрения тюрьмы должны максимально напоминать обычные жилые дома, – писали эксперты. – В комнатах вместо решеток должны быть обычные двери. Заключенные должны питаться за небольшими столиками в неформальной обстановке. В тюрьмах также должны быть учебные аудитории, помещения для отдыха и, возможно, магазин и библиотека»[632].

Мало кто знает, что в США едва не создали тюремную систему, аналогичную нынешней норвежской. Первые пилотные проекты с тюрьмами «нового поколения» были запущены в конце 1960-х годов. В этих учреждениях у заключенных были свои комнаты, двери которых выходили в общую зону, где можно было беседовать, читать и играть в настольные игры под присмотром невооруженных охранников. Там были мягкие ковры, мягкая мебель и обычные фаянсовые унитазы[633].

Знакомьтесь, сказали эксперты: тюрьма будущего.

Оглядываясь назад, не устаешь поражаться тому, как быстро сменились настроения и что этому способствовало. Все началось с Филипа Зимбардо, который в феврале 1973 года опубликовал первую статью о Стэнфордском тюремном эксперименте. Психолог, ни разу не посетивший ни одной тюрьмы, утверждал, что все тюрьмы жестоки по определению, как их ни обставляй.

Этот вердикт был особенно благосклонно встречен общественностью год спустя, когда вышла печально известная статья Роберта Мартинсона. Ее автор был блестящим, хоть и слегка одержимым социологом из Нью-Йоркского университета. Он тоже верил в свою миссию. В юности Мартинсон боролся за гражданские права и 39 дней провел в тюрьме (в том числе три дня в одиночной камере). Этот ужасный опыт убедил его в варварской сущности любых тюрем.

В конце 1960-х, вскоре после получения ученой степени, Мартинсон был приглашен к участию в масштабном проекте по анализу коррекционных стратегий – различных курсов, терапии, консультаций, – призванных помочь преступникам встать на путь исправления. Мартинсон и двое других социологов обобщили данные более чем двухсот исследований, проведенных по всему миру. Свой заключительный 736-страничный отчет ученые озаглавили довольно незамысловато: «Эффективность исправительной работы: обзор исследований по ее оценке» (The Effectiveness of Correctional Treatment: A Survey of Treatment Evaluation Studies).

Журналисты редко читают такие объемные работы, поэтому Мартинсон опубликовал краткое изложение результатов в популярном журнале, в статье под заголовком «Что работает?» (What Works?). Вывод гласил: ничто не работает. «За редкими и единичными исключениями, – писал Мартинсон, – реабилитационные меры, о которых сообщалось до нынешнего времени, не оказывали заметного влияния на рецидивизм»[634]. Этот левый социолог, как и Филип Зимбардо, надеялся, что все поймут, насколько бессмысленны тюрьмы как институт, и их попросту закроют.

Но все вышло совсем не так.

Поначалу СМИ были в восторге от харизматичного социолога. Он давал интервью газетам и телевидению, где раз за разом повторял свои неутешительные выводы. Тем временем его соавторы от отчаяния готовы были рвать на себе волосы. Ведь на самом деле результаты 48 % проанализированных исследований свидетельствовали о том, что реабилитационные меры могут иметь положительный эффект[635].

Искаженное изложение результатов в статье Мартинсона расчистило путь сторонникам жесткой линии. Консервативные политики заявили, что выводы Мартинсона доказывают: некоторые люди просто рождаются плохими и такими остаются, а сама идея реабилитации противоречит человеческой природе. Политики призывали запереть преступников в камерах, а ключи выбросить куда подальше. Так началась новая эра жестокости – и так был положен конец американскому эксперименту с тюрьмами нового поколения.

По иронии судьбы, через пару лет Мартинсон отказался от своего вывода («вопреки моей прежней позиции, некоторые коррекционные программы действительно оказывают заметное влияние на рецидивизм»)[636]. В 1978 году, когда один изумленный профессор спросил его во время семинара, что же теперь говорить студентам, Мартинсон ответил: «Скажите им, что я нес полный бред»[637].

Но к тому времени его уже никто не слушал. Мартинсон написал новую статью, в которой признал свои ошибки, но ее опубликовал лишь один малоизвестный журнал. Как заметил другой ученый, эта статья стала «вероятно, самой редко читаемой работой в дискуссии о реабилитации в уголовном правосудии»[638]. На признание Мартинсона не обратили внимание ни газеты, ни радио, ни телевидение – даже когда пару недель спустя пятидесятидвухлетний социолог выпрыгнул с пятнадцатого этажа своего дома на Манхэттене.

3

К тому моменту СМИ уже нашли себе другой объект интереса – профессора Джеймса Уилсона.

Возможно, его имя ни о чем вам не говорит, но если мы хотим разобраться, как правоохранительная система США пришла к нынешнему состоянию, то без его упоминания не обойтись. Спустя несколько лет после самоубийства Мартинсона Джеймсу Уилсону суждено было изменить ход американской истории.

Профессор политологии Гарвардского университета Джеймс Уилсон был из тех, у кого обо всем есть свое мнение – от биоэтики и войны с наркотиками до будущего правового государства и подводного плавания с аквалангом[639]. (Еще он любил фотографироваться с шестиметровыми акулами[640].)

Но бо́льшую часть жизни Уилсон посвятил изучению преступности – и он ненавидел принцип «подставь другую щеку». Он не понимал, зачем нужны тюрьмы нового поколения, где к заключенным относятся с добротой. По его мнению, изучение «истоков» преступного поведения – пустая трата времени, а те либералы, которые твердят о последствиях трудного детства, упускают из виду главное: некоторые люди – подонки в чистом виде, которых разумнее всего держать за решеткой. Или казнить.

«Если это заявление кажется многим просвещенным читателям жестоким и даже варварским, это говорит лишь о том, насколько велика мера нашего заблуждения», – писал профессор Уилсон[641].

Сам Уилсон, конечно, не видел в своей позиции ни жестокости, ни варварства. Его книга «Размышляя о преступности» (Thinking About Crime, 1975) имела огромный успех и заслужила одобрение со стороны высокопоставленных лиц в Вашингтоне, в том числе президента Джеральда Форда, который в год публикации назвал идеи Уилсона «необычайно интересными и