Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

серьезны, – и ужаснулась настроению автора, поднимавшего повестью страшные вопросы о правах народа и законности, в некоторых случаях воюющей оппозиции. Вдохновенная, энтузиастическая Елена казалась этому отделу публики еще аномалией в русском обществе, никогда не видавшем таких женщин. Между ними… ходило чье-то слово: «Это «Накануне» никогда не будет иметь своего завтра». В частности, известен неодобрительный отзыв о романе графини Ламберт.

Добролюбов написал якобы хвалебную статью по поводу «Накануне», однако между строк читалось все тоже пренебрежительное отношение к творчеству Тургенева и других «пожилых» писателей-либералов. Тургенев в письме умолял Некрасова не печатать этой критической статьи: «Убедительно тебя прошу, милый Н<екрасов>, не печатать этой статьи: она, кроме неприятностей, ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка – я не буду знать, куда деться, если она напечатается» (19 февраля 1860 года). Некрасов со своей стороны пытался остановить публикацию или уговорить Добролюбова смягчить эту статью, однако критик с раздражением заявил: «Отличился Тургенев! По-генеральски ведет себя. Удивил меня также и Некрасов, вообразив, что я способен на лакейскую угодливость. Ввиду нелепых обвинений на мою статью я теперь ни одной фразы не выкину из нее». С этим Некрасов поехал к Тургеневу, но не застал его дома и намеревался перед клубным обедом опять заехать к нему. Тургенева опять не было дома, но он оставил Некрасову краткую записку: «Выбирай: я или Добролюбов».

Статья Добролюбова появилась в мартовском номере «Современника». За нею последовали другие публикации, написанные в том же тоне. Юмористический листок «Свисток», издаваемый при журнале «Современник», язвил по поводу того, что Тургенев «тащился за шлейфом бродячей певички».

Разрыв Тургенева с «Современником» произвел такое же смятение в литературном мире, как если бы случилось землетрясение. Друзья и знакомые Тургенева оповещали всюду о разрыве и цитировали оскорбительные для Тургенева отрывки из статей Добролюбова. Прошел слух, что Тургенев думает написать роман, в котором выведет на чистую воду Добролюбова. Многим стал этот критик представляться Змеем Горынычем, а Тургенев – богатырем Добрыней Никитичем, который спасал литературу от чудовища, пожиравшего всех, как прежних, так и современных, авторитетных писателей. В объявлении об издании «Современника» на 1862 год официально заявлялось, что хотя редакция и сожалеет о том, что Тургенев, Толстой, Григорович и Островский отошли от журнала, однако же она не может жертвовать ради их сотрудничества «основными идеями издания, которые кажутся ей справедливыми и честными».

Некрасов все-таки сильно переживал выход Тургенева из «Современника» и еще сильнее их личную размолвку. Он написал письмо Тургеневу, он говорил с доверенным лицом и другом Тургенева Анненковым, ища возможность к примирению. Павел Васильевич Анненков вспоминал: «Некрасов целый час говорил в кабинете о постоянном присутствии образа Тургенева перед глазами его днем и особенно ночью, во сне, о том, что воспоминания прошлого не дают ему, Некрасову, покоя и что пора кому-нибудь взяться за их примирение и тем покончить эту безобразную (так он выразился) ссору. Но Тургенев уже не походил на человека, с которым легко помириться по слову постороннего, третьего лица… Примирение между врагами произошло только тогда, когда Некрасов уже одной ногой стоял в гробу».

К этому времени относилось и возобновление старой неприятной истории с Гончаровым, который находил в «Накануне», как раньше в «Дворянском гнезде», мысли и сцены, рассказанные им ранее Тургеневу. Измученный болезненной чувствительностью автора «Обрыва», Тургенев потребовал третейского суда. 29 марта 1860 года на квартире Гончарова состоялся этот суд. По воспоминаниям Никитенко, Тургенев волновался, но держал себя «без малейших порывов гнева». Гончаров отвечал как-то смутно и неудовлетворительно. Приводимые им места сходства в повести «Накануне» и своей программе мало убеждали в его пользу, так что победа явно склонилась на сторону Тургенева, и оказалось, что Гончаров был увлечен, как он сам выразился, «своим мнительным характером и преувеличил вещи». Суд, по воспоминаниям Анненкова, сделал такой вывод: «Произведения Тургенева и Гончарова, как возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».

Гончаров, казалось, остался доволен этим решением экспертов. Не то, однако же, случилось с Тургеневым. Лицо его покрылось болезненной бледностью, он пересел на кресло и дрожащим от волнения голосом произнес следующее: «Дело наше с вами, Иван Александрович, теперь кончено; но я позволю себе прибавить к нему одно последнее слово. Дружеские наши отношения с этой минуты прекращаются. То, что произошло с нами, показывает мне ясно, какие опасные последствия могут явиться из приятельского обмена мыслей, из простых, доверчивых связей. Я остаюсь поклонником вашего таланта, и, вероятно, еще не раз мне придется восхищаться им вместе с другими, но сердечного благорасположения, как прежде, и задушевной откровенности между нами существовать уже не может с этого дня». И, кивнув всем, он вышел из комнаты.

Разрыв дружеских отношений с Гончаровым глубоко подействовал на Тургенева. Этот разрыв был особенно болезненным еще и потому, что одновременно порывались отношения с редакцией «Современника», с Некрасовым. Вообще говоря, 1860 год для Тургенева явился годом трагических утрат.

7 декабря на острове Занд скончался Константин Аксаков. И года не прожил он после смерти своего «отесеньки», незабвенного Сергея Тимофеевича Аксакова. «Милый Александр Иванович, – обращался Тургенев к Герцену. – Пожалуйста, напиши мне немедленно, откуда дошла до тебя весть о смерти К. Аксакова и достоверна ли она… Я всё еще не хочу верить смерти этого человека».

Герцен откликнулся на эту смерть известным некрологом в «Колоколе»: «Вслед за сильным бойцом славянизма в России, за А.С. Хомяковым, угас один из сподвижников его, один из ближайших друзей его – Константин Сергеевич Аксаков скончался в прошлом месяце. Рано умер Хомяков, еще раньше Аксаков; больно людям, любившим их, знать, что нет больше этих деятелей благородных, неутомимых, что нет этих противников, которые были ближе нам многих своих. С нелепой силой случайности спорить нечего, у ней нет ни ушей, ни глаз, ее даже и обидеть нельзя, а потому, со слезой и благочестием закрывая крышку их гроба, перейдем к тому, что живо и после их.

Киреевские, Хомяков и Аксаков сделали своё дело; долго ли, коротко ли они жили, но, закрывая глаза, они могли сказать себе с полным сознанием, что они сделали то, что хотели сделать, и если они не могли остановить фельдъегерской тройки, посланной Петром и в которой сидит Бирон и колотит ямщика, чтоб тот скакал по нивам и давил людей, – то они остановили увлеченное общественное мнение и заставили призадуматься всех серьезных людей.

С них начался перелом русской мысли. И