Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

за рубежом для руководствования им и для обнародования в иностранных изданиях[473]. В преамбуле указа говорилось о том, что в последние годы резко возросло количество иностранных литераторов и художников, желающих преподнести свои произведения императору, причем действительно именитые артисты нередко воздерживаются от этого, не желая, чтобы их произведения вливались в потоки посредственной продукции. Император же, считая своим долгом покровительствовать прежде всего отечественным талантам, отныне учредил единый и незыблемый порядок для иностранцев, намеренных послать свои труды и художественные произведения в Петербург. Порядок этот фактически был запретительным: каждый автор был обязан сначала обратиться с ходатайством в соответствующее русское посольство, оттуда должны были согласовать вопрос о возможности отсылки подношения с министерством иностранных дел (то есть с графом Нессельроде), и только получив разрешение от министра, послы имели право принять к отправке пакет и сопроводительное письмо. В принципе такой порядок существовал уже давно, и даже для Бетховена он был не новостью. Однако после выхода в свет указа от 29 февраля 1824 года исключения в виде личного обращения к императору или императрице в обход посольства и министра иностранных дел уже не допускались.

Возможно, если бы императрица присутствовала на петербургской премьере Торжественной мессы 26 марта (7 апреля) 1824 года, Голицын, являвшийся главным организатором концерта, мог бы поставить перед ней вопрос о возможности посвящения ей этого произведения. Но Елизаветы Алексеевны не было тогда в Петербурге. В самый день концерта, чувствуя себя не очень хорошо и находясь в сумрачном расположении духа, она писала матери из Царского Села об «упадке жизненных сил» (impuissance de vivre)[474].

Бетховену осталось лишь сохранить посвящение мессы эрцгерцогу Рудольфу, который получил свой рукописный экземпляр просто в дар, не становясь подписчиком. Правда, мы не знаем, последовало ли с его стороны какое-то вознаграждение. Вероятно, да, но царским по своему размаху оно быть никак не могло.

Несмотря на строгий указ 1824 года, имя императора Александра вновь встало на повестку дня, когда Бетховен решал вопрос, кому посвятить другое свое эпохальное произведение – Девятую симфонию ор. 125, завершенную в начале 1824 года и прозвучавшую в Вене 7 и 23 мая. Симфония сочинялась по заказу Филармонического общества в Лондоне, но это не обязывало композитора к посвящению; требовалось лишь воздерживаться от издания партитуры до того, как она прозвучит в Лондоне (это произошло 21 марта 1825 года; дирижировал Джордж Смарт).

Разговоры о предполагаемом посвящении Девятой симфонии велись в окружении Бетховена несколько лет, и поначалу у композитора возникла идея адресовать посвящение Фердинанду Рису, который, обосновавшись в 1813 году в Англии, очень много сделал для распространения музыки Бетховена в этой стране. Более того, Рис посвятил Бетховену свою Симфонию № 2 (d-moll, op. 80), написанную в 1814 году в Лондоне и изданную в 1818 в Бонне в виде комплекта оркестровых голосов. Бетховен пообещал Рису «ответить за вызов, требующий реванша»[475], однако не торопился выполнять это обещание, не имея возможностей познакомиться с симфонией ученика, а Рис почему-то так и не удосужился прислать ему партитуру. Зимой 1823 года Бетховен сетовал, что симфония Риса остается ему все еще неизвестной.

В кругу родных и друзей Бетховена тем временем сложилось мнение, что такое значительное произведение, как Девятая симфония, нужно посвятить не Рису, от которого нельзя будет ждать и требовать денежной благодарности, а какому-нибудь могущественному и богатому властителю – в этом случае непременно должен последовать гонорар или ценный подарок[476].

Первой в этом ряду рассматривалась кандидатура французского короля Людовика XVIII, который, как уже упоминалось, не только подписался на Торжественную мессу, но и прислал Бетховену золотую медаль со своим профильным изображением и надписью «Даровано королем господину Бетховену». Сопроводительное письмо от герцога де Шатра было датировано 20 февраля 1824 года, а подарок Бетховен получил в начале апреля. Композитор был очень обрадован этим неожиданным знаком внимания, поскольку никто из прочих европейских монархов никогда ничем подобным его не удостаивал. Не то чтобы Бетховен сильно стремился к внешним почестям (он прекрасно знал им цену), однако слишком уж разительным выглядел контраст между поистине царственным положением Бетховена в музыкальном мире и показательно пренебрежительным отношением к нему со стороны императора Франца I и большинства членов семьи Габсбургов (за исключением эрцгерцога Рудольфа, который, однако, не имел права раздавать ордена и титулы).

Зальцбургский врач и литератор-любитель Алоиз Вайсенбах, приезжавший в Вену в 1814 году и сумевший завоевать симпатию Бетховена, восторженно описывал в своей книге «Моя поездка на Конгресс» всевозможные заслуги и нравственные достоинства композитора и обращался к европейским, но прежде всего австрийским и германским венценосцам:

Властители Европы соберутся в этих стенах. Вряд ли среди них найдется хоть один, над троном которого не витали бы возвышенные звуки Бетховена. И это ли не заслуга? Сократ говорил, что великий музыкант лишь тот, что устремлял свои гармонии в неземные сферы. Кто может сравняться в этом с ним во всех ваших царствах, о князья? Некогда один великий император поднял с полу кисть великого художника, намекая тем самым, что оказывает эту честь тому, чье высшее достоинство обусловлено служением Богу. От подобных же ожидают подобного. Даже тиран, обитавший на Западе (Наполеон. – Л. К.), оказался столь проницательным, что иной раз украшал своим запятнанным кровью орденом грудь кого-то из одаренных артистов. Например, этот орден носит композитор Паэр. Но что такое Паэр по сравнению с Бетховеном? Не более чем любой француз по сравнению с немцем[477]. Да и нашего Гёте он опозорил этим знаком отличия. С тех пор великие мастера минувших эпох взирают на нас с нетерпеливым ожиданием, когда же, наконец, какой-нибудь немецкий правитель украсит грудь нашего великолепного певца отечественным знаком отличия? Когда он предстанет в рыцарском убранстве, и Муза спросит: «Кто сей муж?» – тогда отечество укажет на него, единственного, возвышающегося над всеми сотоварищами по искусству: «Людвиг ван Бетховен!»[478]

Этот призыв не был услышан никем из европейских монархов ни во время Венского конгресса, ни в последующие годы. Бетховену не даровали рыцарского звания или дворянского титула; его не наградили орденом за его общественную деятельность, хотя в 1813–1814 годах он дал ряд благотворительных концертов в пользу участников военных действий и написал финальные песни к двум «патриотическим зингшпилям», воспевавшим победу над Наполеоном. Медаль от французского короля, полученная в 1824 году, безусловно, тешила его самолюбие; Бетховен позаботился о том, чтобы о получении этого подарка было сообщено в венских газетах[479]. Он даже намеревался носить ее в торжественных случаях