Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика - Татьяна Петровна Знамеровская

влажных капель. Когда мы уходим из пещеры, из-под ног последнего из нас срывается большой камень и с глухим грохотом несется на дно пещеры. Снова наверху солнце и синева неба, а перед нами все те же карстовые поля, и близко придвигается к нам Чатыр-Даг. Все чаще по дороге попадаются будто искусственные, сделанные из ваты, эдельвейсы. Я начинаю думать о Швейцарии, об альпийских лугах и об этих альпийских розах. Но вот мы стоим у самого подножья Чатыр-Дага, и дальше подъем делается очень трудным и крутым. Можно подниматься теперь только по тропинкам, теряющимся в горах. Валя Белова совсем измученная и слабая, а Тина еле-еле передвигает ноги; они идут с проводником. Многие студенты наши лезут прямо с камня на камень, переводя дыхание во время минутных остановок. Мне часто приходится во время подъема руками хвататься за камни, карабкаясь выше. Вершина горы все ближе придвигается к нам. Первым на вершину Чатыр-Дага влез Леня Шаровар, а из девочек – я. Мы сели на северном краю плоской вершины завтракать. Было холодно, резкий ветер забирался под плащ, и в его дыхании была леденящая свежесть. На север, далеко, до самого Симферополя, тянулась бесконечная панорама возвышенностей, мягко очерченных, все того же рыжеватого цвета разных оттенков. Вдали кое-где зеленели пятна леса и виднелись белые обнажения известняка. Но это все было далеко внизу, затянуто синеватой дымкой. Мы группами, по несколько человек, переходили на самую высокую точку Чатыр-Дага, – Эклиз-Бурун[305]. Этот выступ к югу обрывается отвесным склоном, голым, скалистым и грозным. Оттуда перед нами открылся захватывающий вид. Внизу, много ниже нас, клубились белые, пушистые хлопья облаков, и там, где они разрывались, далеко внизу виднелись массивы лесов и разбросанные среди них скалистые вершины; где-то мелькали белые линии шоссе и еще дальше виднелось море. Оно было светлое, неподвижное, такое же, как небо, и у горизонта оно, сливаясь с небом, теряло границы. Когда смотришь сверху вниз, все кажется ненастоящим, будто нарисованным на рельефно-выпуклой картине, в отдалении теряющим всякую материальность и окрашенным в нежнейшие, тающие оттенки. Я смотрела, как облака, подходя к Чатыр-Дагу, проползают между нами и теми, кто остался позади, и тогда мы их не видим, как ничего не видим позади себя. Вот постепенно облака редеют, открывая на миг все, что позади нас, но на смену им ползут все новые, и все исчезает. Я стараюсь запомнить все, полная самых разнообразных, непередаваемых впечатлений и ощущений. Мне кажется, что весь мир у моих ног, и не хочется спускаться вниз.

Однако пора идти. Тут произошел забавный эпизод, и опять, конечно, виновником его был Витя. Видя, что я стала серьезна от величия картины, передо мной открывшейся, он со свойственным ему озорством поймал мохнатую гусеницу и сказал: «Видите – вот и такие прелести в природе водятся». – «Фу, какая гадость!» – вздрогнула я, питая с детства отвращение к червям и гусеницам. – «А хочешь, я ее проглочу?» – «Не говори глупостей». – «Ну, на американку[306], хочешь?» – «И на американку не проглотишь». – «А вот увидишь. Согласна?» – «Ну согласна, все равно не проглотишь». Витя заворачивает гусеницу в листок травы и раньше, чем я успеваю вскрикнуть, глотает ее. «Ты просто ненормальный!» – возмущаюсь я. – «А американка моя! И теперь ты в моей полной власти!» – хохочет он. – «Попробуй только эту власть использовать!»

Однако пора идти. Мы снова, спускаясь, хватаемся руками за скользкие камни. Наконец мы входим в буковый лес и идем по крутым лесным тропинкам. Мне легче подниматься, чем спускаться, потому что я легко теряю равновесие, мои ноги все время скользят, я не могу удержаться и бегу по инерции. В одном месте я с размаха падаю, но бегу с синяками дальше. Всем давно хочется пить, а фляжки у всех пустые, и в пути воды нет. У девочек измученный вид, особенно ноет и отстает Тина Хлебтовская, слишком полная, рыхлая и для таких переходов не приспособленная. Валя Белова стонет от усталости, ее раздражают камни, подъемы, спуски. Соня сильная и крепкая, потому идет хорошо. По дороге мы срываем коралловые бусины кизила и хоть немного утоляем жажду их кислотой. И Витя, который на просьбу девочек нагнуть им кизиловую ветку с насмешкой отвечает: «Вот еще новости, что выдумали, сами нагните», – этот дерзкий Витя наполняет мои руки спелыми ягодами и орехами. Перебрасываясь шутками, мы вместе идем дальше. Потом он заставляет меня, на правах бригадира, нести фонарь, говоря, что я бригадный «лодырь». Долго мы идем вместе, и постепенно наши шутки и смех сменяются серьезным разговором. Я говорю: «Знаешь, Витя, я не всегда жалею кого-нибудь; ты знаешь, чувство жалости иногда бывает оскорбительным для человека. Никогда не надо давать повод себя жалеть». – «Смотри не вздумай когда-нибудь пожалеть меня, уж этого я не допустил бы», – перебивает меня Витя. Потом вдруг замечает: «Все на свете проходит, Таня, любая боль, но человека, которого ненавидишь, никогда не забудешь, он будет всегда с тобой и в одиночестве. Так же, как и того, кого любишь…» И после долгого промежутка говорит: «А у тебя бывает иногда ослиное упрямство. Споря, ты не хочешь согласиться, что ты не всегда бываешь права, и тогда хочется тебя поучить хотя бы „хлыстиком“». Он смеется, сверкая глазами. «Ну и рассердила ты меня тем, что по глупости в Симферополе начала на меня сердиться. А я и без того был тогда в плохом настроении, да тут еще Виталий. Согласись, что это все получилось глупо, и все из-за тебя». – «Да, я тогда же решила, что не надо было сердиться, а главное, об этом говорить. Но пойми, что шутки не всегда бывают удачны, и ты должен это понять и с этим согласиться. Надо знать, как можно шутить, ведь шутки бывают разные». – «Но ведь я вовсе не хотел тебя тогда обидеть. Больше же всего меня разозлил Виталий своим вмешательством. Ты знаешь, этот человек мне противен, и если бы его не было, не было бы и никакой ссоры». – «Ты знаешь, Витя, Виталий очень хитрый человек и многое любит делать исподтишка, поэтому он особенно мне не нравится. Я люблю смелых, умных, открытых людей». – «Ты права. Все остальные ребята у нас хорошие, только нервные очень, и поэтому между ними тоже бывают ссоры и стычки. А лучше всех Женя, он сдержанный, порядочный и хороший товарищ, с ним всегда бывает легко», – закончил Витя и замолчал. – «Знаешь, почему с Женей бывает легко? – говорю я. – Потому что он хорошо с детства воспитан, собран