Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Мы прошли через комнату моей матери, наполненную гостями. Видя, в каком он волнении, я посадила его в своей комнате, в которой маменька устроила еще один будуар. Жюно между тем искал меня и удивился, когда увидел, что я утешаю моего старого друга. Тот отнесся к случившемуся совсем иначе, нежели я, и думал требовать у полковника Раппа ответа.

Мы описали все дело Жюно. Он пожал плечами и, взяв Коленкура за обе руки, крепко сжал их в своих с самым дружеским видом, потому что всегда изъявлял величайшее уважение в отношении этого превосходного человека.

— Я улажу это, мой друг. Рапп, может быть, не знает обычаев света, который долго был ему чуждым; но это самое честное, самое доброе создание, так же как самый храбрый человек. — И Жюно хотел возвратиться в гостиную, когда Коленкур остановил его.

— Нет, позвольте! — сказал он. — Я не хочу, чтобы вы у него вымаливали извинения для меня. Полковник Рапп обидел меня, он должен понять это, загладить или…

— О, не беспокойтесь! — отвечал Жюно с важностью, может быть притворною. — Я не заставлю вас сказать или сделать что-нибудь неприличное. Вы полагаетесь на меня, не правда ли? Но могу уверить вас, что Рапп способен драться даже с самим собой, то есть убить себя, когда узнает всю неприличность своего поступка.

В самом деле, не прошло и пяти минут, как мы увидели, что Жюно идет назад с Раппом, который был готов кинуться в ноги Коленкуру, просил прощения, извинялся, и, словом, отдавал себя на его волю за то, что был груб.

— Жюно заметил мне также, — прибавил он, обращаясь ко мне, — что я виноват перед вами, сударыня, потому что при вас поступил так необдуманно. Но в этом я могу уже и не просить прощения, потому что извиняются только в таком случае, когда были виноваты с намерением.

Видя, что мы все трое смеемся, он вскричал:

— Ну! О чем же вы смеетесь?.. Да, да… Я говорю, что просить прощения надобно только тогда, когда хотели сделать дурно. Разве это не правда?

— Вы добрый, славный малый! — улыбнулся Коленкур. — Я хочу быть вашим другом, полковник. — И он протянул Раппу свою маленькую худую руку.

Эта маленькая сцена осталась незамеченной среди толпы и движения в комнатах, и мы не говорили о ней никому. Но следствием ее стало то, что мать моя возненавидела бедного Раппа и не могла его видеть без того, чтобы не оказать ему приема почти невежливого.

Что касается Коленкура, он вспоминал об этом случае только для того, чтобы посмеяться вместе с нами. Но испытания его еще не кончились. Через несколько дней он обедал у меня вместе со многими друзьями Жюно и особенно выделил генерала Ланна.

— Вот этот нравится мне больше всех из новых друзей ваших, милое дитя мое! — сказал он. — У него прекрасная выправка военного и, сверх того, что-то такое… что нравится. Да, генерал Ланн очень по сердцу мне. Не угодно ли вам представить меня ему?.. Очень, очень хорош, очень…

Вместо всякого ответа я подала ему руку, и мы подошли к Ланну, который разговаривал в углу гостиной с Жюно.

— Генерал, — сказала я. — Позвольте мне представить вам господина Коленкура, старого генерала, почтенного и уважаемого. Он знаком со славою и хочет познакомиться с вами.

Доброе лицо Ланна вдруг прояснилось искренней улыбкой.

— Это по-рыцарски! — сказал он, немилосердно тряся его руку. — Я люблю старых служивых: от них всегда чему-нибудь научишься. А в каких войсках служили вы? В двуногих или четвероногих?..

Жюно тихо сказал Ланну несколько слов, и обхождение того переменилось мгновенно. Он был все тот же, потому что и не думал оскорблять моего старого друга; но в его голосе и взгляде появилось выражение почтительности.

— А, так вы отец двух храбрых молодцов, из которых один уже полковник карабинеров! Верно, и вы принадлежите к храбрецам!.. Вы для отечества воспитали своих сыновей и не продали их иностранцам, как многие другие!.. Вы человек честный, и я должен поцеловать вас. — Он обхватил Коленкура и прижал к себе из всех сил.

— Ну, как он показался вам? — спросила я Коленкура, когда мы удалились.

— О, хорош!.. Очень хорош!.. Только я ожидал увидеть другого человека!.. Помилуйте, у него такой язык, и он так бранится! У меня волосы встали дыбом… Однако ж, за всем тем, он славный малый, настоящий солдат.

— Но как же вы ожидали встретить в генерале Ланне что-нибудь другое, кроме отличного военного, храброго, умеющего только бить неприятелей?

— Что сказать вам, мое дитя?.. Его проклятая прическа обманула меня. Я думал, что в человеке такого вида есть что-нибудь из старинного обхождения…

— Как? — возразила я с изумлением. — Так вы судили о Ланне по его напудренной косе?.. Счастье же, что вы не встретились еще с генералом Ожеро, потому что с ним вы ошиблись бы гораздо сильнее.

В это время прошел мимо нас высокий мужчина, поклонившийся мне с почтительным выражением, которое явно показывало человека образованного.

— А это кто такой? — спросил меня Коленкур. — Он, кажется, в пудре!..

— Это полковник Бессьер. Не угодно ли, чтоб я представила вам его?

— О, нет, нет! — отвечал он с живостью. — Довольно на этот раз.

Глава XXX. Мое официальное представление госпоже Бонапарт и Первому консулу

На следующий день после бракосочетания меня представили госпоже Бонапарт и Первому консулу. Важное дело для моей матери! Она занималась моим туалетом больше, нежели занялась бы своим собственным в те дни, когда хотела нравиться. Одно смущало ее. Для представлений не было еще никакого этикета, никакого церемониала. «Однако ж он играет роль эдакого короля!» — говорила мать моя. В самом деле, быт в семействе Первого консула был очень богатым, но для жен его министров и служивших при нем генералов не существовало никаких отличий. В то время у госпожи Бонапарт еще не было статс-дам. Госпожа Люсе и госпожа Лористон еще не занимали своих должностей.

Мы приехали в Тюильри из Оперы и, чтобы не опоздать, оставили театр до окончания представления. Сердце мое билось сильно. Я страшилась приема Первого консула при множестве незнакомых лиц, которые, верно, не будут снисходительны к молодой женщине, чуждой им в обществе. Я просила господина Коленкура приехать туда в этот вечер и подбодрить меня, но он не мог отлучиться от одной из