Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов

идут рука об руку, что медики и химики должны бы заниматься общими задачами. К этому следует добавить, что лично я очень интересуюсь физиологией и бактериологией и надеюсь предложить кое-какие инновации, хотя и не являюсь профессионалом. <…> Я располагаю средствами, а в моих глазах деньги, помимо того, что необходимо для обеспечения независимого существования, имеют ценность лишь тогда, когда тратятся с пользой, облегчая труд исследователя», – говорится в этом письме.

Но у доктора Винклера хватило благоразумия и честности признать, что он не подходит на роль ученого, совершенно не разбирается в бактериологии и физиологии, так что если в чем-то и мог бы помочь, то разве что в составлении литературы…

Из Лондона Альфред направился в Стокгольм, где его и застала весть о том, что 29 июля его компаньон Поль Барб скоропостижно скончался в возрасте 54 лет. Так как на похороны он все равно не успевал, то решил остаться в городе своего детства, чтобы завершить наконец все дела с завещанием матери. В первую очередь он выделил из созданного им фонда половину денег – 100 тысяч крон – для построенной недавно детской больницы, а вторую половину перечислил Каролинскому университету «на стипендии и помощь экспериментальному медицинскому или, вернее, физиологическому отделению». Кроме того, он осуществил и свои намерения по отношению к четверым племянникам, учтя при этом мнение Роберта: каждый из них получил вексель на 20 тысяч крон, которые он тут же брал у них в долг под 6 процентов годовых, то есть ежегодно они должны были получать вполне приличную по тому времени сумму в 1200 крон, но в последующие годы Альфред выплачивал им по 2000, а иногда и по 2500 крон в год.

Потрясенное щедрым пожертвованием руководство Каролинского университета прислало к вернувшемуся в Париж Нобелю своего представителя – доцента медицинского факультета, который в своем отчете о поездке написал, что никогда прежде не встречал столь интересного, широко образованного человека, вдобавок, буквально фонтанирующего оригинальными идеями в области физиологии. В ходе разговора выяснилось, что Нобель разыскивает молодого ученого-физиолога, готового вместе с ним работать над претворением этих идей в жизнь, и гость из Швеции предложил в качестве кандидата на роль ассистента Нобеля 28-летнего доктора Йенсе Юхансона. Тот в октябре 1890 года приехал в Париж и до начала марта следующего года проработал в лаборатории Нобеля. За это время он помог Альфреду закупить все необходимое оборудование для исследований в области медицины и физиологии, а также начал проверять идею Нобеля о том, что защитить кровь от коагуляции при переливании от одного человека к другому можно с помощью системы трубок, не дающей контактировать крови с воздухом. Судя по всему, Нобель был уверен, что причиной неудач при переливании крови является окисление красных кровяных телец. В результате эксперименты закончились неудачей, да иначе и не могло быть – до открытия Карлом Ландштайнером групп крови оставалось еще больше десятка лет.

Еще одним увлечением Альфреда стал алюминий, дешевый метод получения которого был разработан совсем недавно, в 1886 году, и в 1889-м он все еще был очень дорогим металлом (достаточно вспомнить, что в том году британцы, желая почтить ценным подарком великого русского химика Д. И. Менделеева, подарили ему аналитические весы, одна чаша которых была сделана из золота, а другая – из алюминия). Когда муж сестры Софи Гесс Амалии Альберт Брунер, с которым Нобель поддерживал дружеские отношения, рассказал ему о заводе по производству алюминия близ Цюриха, Альфред загорелся идеей попробовать делать из резко подешевевшего алюминия стволы ружей.

* * *

Приближалось Рождество 1890 года, на которое в Париж к Альфреду приехали сразу трое племянников – Яльмар, Людвиг и Ингеборг. Дом наполнился голосами молодых людей, которые восторженно оценили сделанный недавно дядей ремонт и с азартом наряжали высокую пушистую елку. Альфред поначалу заразился их весельем, забыв на время о своих неприятностях, но перед самим праздником неожиданно снова погрустнел. Из Вены пришли сплетни, что Софи Гесс беременна, причем неизвестно от кого, и это вывело его из себя. Оставалось надеяться, что сплетники что-то напутали. Под Новый год он написал Софи о дошедших до него слухах, упрекал ее в отсутствии понятий о чести и замечал, что «ребенку можно радоваться лишь тогда, когда рад его отцу – или, по крайней мере, не презираешь его».

К тому же с каждым днем становилось все яснее, что продолжать опыты со взрывчатыми веществами во Франции ему не удастся, и значит, переезжать все равно придется. В качестве нового места своего обитания он выбрал замечательный итальянский город Сан-Ремо, в который и отправился вскоре после Нового года, а в апреле 1891 года подписал договор о покупке там роскошной виллы, больше напоминавшей самый настоящий дворец, смешавший в себе римский и арабский стили.

На вопрос о том, почему Нобель остановил свой выбор именно на Сан-Ремо, однозначного ответа нет, хотя, скорее всего, сыграла свою роль вся совокупность факторов – и очень мягкий климат (зимой здесь держатся температуры порядка 9—12 градусов, а летом они не поднимаются выше 27 градусов), и то, что Сан-Ремо как раз в те годы считался одним из курортов для туберкулезных больных (а Нобель после того, как ему не удалось решить проблему переливания крови, решил заняться поисками пути излечения туберкулеза); и то, что здесь собиралась самая изысканная и обеспеченная публика из Европы и России и работало казино, в которое в последние годы любил захаживать Альфред. Наконец, от Сан-Ремо было рукой подать до его заводов, как в Италии, так и в Швейцарии.

В Сан-Ремо Нобель получил подтверждение того, что Софи и в самом деле беременна. В бешенстве он написал ей письмо, в котором обвинял в низости и неблагодарности. «Вы поступили со мной с бессовестностью и таким пренебрежением, для которых невозможно найти смягчающих обстоятельств и на какие способны лишь очень низкие люди», – говорилось в письме. «Итак, наша связь, по-видимому, прекращается», – констатирует он.

Софи не замедлила с ответом, в котором напоминала, что давно хотела детей, да и потом – разве он сам не раз не говорил о том, что ей стоит родить ребенка, и вот сейчас, когда она беременна, это ее желание отравлено «бесконечными упреками и оскорблениями». «Нет у меня радости в жизни, дорогой Альфред, а от твоей суровости я просто заболеваю», – пеняла она, словно он должен был и в самом деле разделять радость своей содержанки по поводу того, что она беременна от некого венгерского дворянина, капитана фон К.!

Когда Альфред не ответил, Софи обратилась к сестре Амалии и зятю Альберту Бруннеру с просьбой использовать их добрые отношения с Альфредом и написать ему письмо с просьбой «понять и простить». Однако Амалия, не скрывавшая своего возмущения поведением сестры, наотрез отказалась это сделать.