Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

в Юго-Западном крае в руки русских землевладельцев не мог дать ожидаемого результата. В великорусских губерниях дворяне в 1858 г. составляли лишь 0,76 % населения, что было существенно меньше, чем даже в таких странах с низким по европейским меркам процентом дворянства, как Англия, Франция, Австрия и Пруссия, где их численность превышала 1,5 %. В Речи же Посполитой, в том числе и на Правобережье, дворяне составляли более 5 % населения[427]. Но главная причина состояла даже не в малочисленности того слоя, которому должны были достаться эти земли, а в слабости ассимиляторского потенциала русского дворянства. Большинство русских дворян в действительности было бедным и не могло приобретать землю по реальным ценам. Значительная часть имений, переходивших в «русские руки», доставалась за бесценок чиновникам. В результате среди тех, кто получил землю в Юго-Западном крае, еще более остро проявлялась типичная для русских дворян черта – склонность не жить постоянно в своих имениях. Как следствие, ассимиляторское влияние небогатых, с низко развитым, как и у всего русского дворянства, чувством корпоративной солидарности[428], и по большей части отсутствовавших в имениях русских собственников не могло идти ни в какое сравнение с влиянием крупных польских землевладельцев, поколениями живших в своих имениях и сплоченных сопротивлением тем мерам имперского правительства, которые стремились вырвать землю из польских рук. С учетом всего этого предложение виленского генерал-губернатора В. И. Назимова «подготовить более соответственный потребностям государства материал из низшего сословия» для передачи ему конфискуемых у поляков земель, выглядит вполне резонным[429]. В Петербурге, однако, оно не могло получить поддержки – двор и большинство министров продолжали и после отмены крепостного права придерживаться консервативно-аристократических взглядов, унаследованных от уже ушедшей в прошлое эпохи Священного союза.

В результате даже в 1910 г., когда правительство решилось наконец ввести земство в Западном крае, П. А. Столыпин все равно вынужден был отстаивать особые правила земских выборов для этой части империи, чтобы «создать такое новое избирательное собрание, в котором права русского экономически слабого большинства были бы ограждены от польского экономически и культурно сильного меньшинства»[430].

Нас более интересует вторая непременная составляющая этих проектов, а именно политика в отношении крестьянства, влияние на которое и было предметом соперничества русских, польских и украинских националистов. Валуев в своем докладе царю вполне справедливо отмечал: «…мы употребляли для достижения цели только одно средство – силу в тех разнообразных видах, в которых возможно проявление силы. Только две меры имели другое, органическое свойство: воссоединение унии в прежнее время, и освобождение крестьян в новейшее»[431].

Валуев считал, что после освобождения крестьян проблема народного просвещения выдвигается на первый план. «Быстрое учреждение сельских школ на основаниях, обеспечивающих не только поддержание, но и распространение русской народности в крае. Об этом важном предмете давно и много говорят и пишут, но в отношении к нему сделано чрезвычайно мало, а то, что сделано, почти исключительно сделано православным духовенством. Для правильного и успешного устройства дела необходимо вести его в широких размерах, энергически, и по систематически начертанному плану»[432].

Этот отрывок заслуживает подробного обсуждения, потому что в нем завуалированно затрагиваются два весьма важных вопроса. Во-первых, Валуев пытался намекнуть царю на проблему неопределенности национальной идентичности крестьян Западного края. Замечание, что сельские школы должны были способствовать «не только поддержанию, но и распространению русской народности», можно, конечно, при желании объяснить и тем, что Валуев имел в виду литовского крестьянина. Однако в докладе есть еще несколько фраз, которые можно интерпретировать по-разному, что для такого текста уже трудно счесть случайным. Адресат доклада это почувствовал, а потому, словно в ответ на непрозвучавший вопрос, пометил рядом со словами заголовка «о средствах обрусения западного края» – «т. е. относительно дворянства и городского населения в сих губерниях». Иначе говоря, в 1862 г. Александр II в общении с Валуевым еще не готов был отступить от официальной концепции «беспроблемной» русскости малорусского и белорусского крестьянского населения Западного края.

Во-вторых, рассуждения Валуева содержали плохо скрытый выпад против министра народного просвещения Головнина и его планов. Именно в 1862 г. Валуев потратил немало сил для того, чтобы заблокировать проект развития народных школ в Западном крае, предложенный Головниным. План МНП развивал идеи, которые еще в 1859 г. выдвинул при поддержке киевского генерал-губернатора кн. Васильчикова либеральный попечитель Киевского учебного округа знаменитый хирург Н. И. Пирогов, предлагавший «образовать учителей для сельских школ из молодых крестьян, которых можно было бы в два года обучить грамоте, счету и способу наглядного обучения в особых педагогических семинариях»[433]. Тогда против этой идеи выступил Синод, требовавший оставить начальное обучение в руках духовенства. В апреле 1860 г. царь принял сторону Синода и разрешил начать обучение грамоте силами приходских священников. Согласно официальным данным, к началу 1862 г. в 4000 приходских школ, из которых около 3000 были созданы в 1860–1861 гг., обучалось более 60 тысяч человек[434]. Впрочем, есть основания подозревать, что тут не обошлось без традиционного русского греха – приписок. Драгоманов упоминает, что во время епископских проверок одних и тех же учеников показывали по несколько раз, перевозя их из одной школы в другую[435]. Качество обучения в этих школах, где по методикам, не претерпевшим больших изменений с XVII в., преподавались лишь начальные навыки чтения и письма на русском и церковнославянском – при этом нередко начинали с церковнославянского! – было поводом для смеха сквозь слезы по всей империи. Даже Корф, упомянув в рапорте царю от 1863 г. о потенциальной роли духовенства как проводника ассимиляции, не стал развивать эту тему, а лишь оговорился, что «до окончания предпринятого улучшения его быта о нем ничего сказать нельзя»[436].

В январе 1862 г. Васильчиков возобновил старания о создании педагогических училищ для крестьян. Активно поддержавший его Головнин тогда же доложил дело царю и добился разрешения, оставив уже работавшие школы в ведении церкви, начать устраивать новые народные училища под эгидой МНП. В Киеве начала работать «Временная педагогическая школа», готовившая учителей для народных школ. Уже в июне 1862 г. Головнин подготовил Устав «Общества для распространения грамотности и православного образования в губерниях Киевского учебного округа». План Головнина предусматривал создание 157 училищ для учителей начальных школ. Число это не было случайным. Головнин и Васильчиков задумали обратить на их финансирование доходы от 157 ферм, принадлежавших казне в Киевской, Волынской и Подольской губерниях. В мае 1862 г., после долгих и бесплодных стараний добиться на это разрешения у министра финансов М. Х. Рейтерна, который отговаривался тем, что вопрос не в его компетенции, Васильчиков обратился с этим предложением к Валуеву. Ответ последнего от