Звери в моей жизни. Путь кенгуренка. Поймайте мне колобуса. Поместье-зверинец - Джеральд Даррелл

этого мы с Биллом заняли место в задней части кузова, возвышаясь над лесом маленьких головенок, и грузовик покатил в Уипснейд с умеренной скоростью пятьдесят километров в час. Мы не сводили глаз с оленят, следя за тем, как они переносят путешествие. Когда машина тронулась, два-три малыша начали брыкаться и дергаться в мешках, но они быстро успокоились, и в конце пути многие оленята уже спали с видом пресыщенных странствиями железнодорожных пассажиров.

Мы отнесли их в стойла и разрезали мешковину. С типичной для всех оленят невыразимо трогательной угловатостью они поднялись на непослушные ноги и сделали несколько неуверенных шагов. Только теперь до них дошло, что чего-то не хватает, и малыши заходили по кругу, издавая совсем по-козлиному неожиданно долгое хриплое «бэ-э-э». Мы с Биллом быстро подоили специально доставленных в зоопарк коз, наполнили теплым, пенистым молоком бутылочки, добавили необходимые витамины и рыбий жир и, держа по бутылочке в каждой руке, вернулись в конюшню.

Детеныши милу такие же бестолковые, как любые другие младенцы, и во время первого кормления козье молоко попадало куда угодно – в наши карманы, отвороты брюк, даже в глаза и уши – только не в желудки оленят. Они довольно скоро разобрали, что молоко поступает из соски, однако координация рта и мозга оставляла желать лучшего, и все время приходилось быть начеку, потому что оленята мусолили соску до тех пор, пока конец ее не высовывался изо рта сбоку, после чего сжимали челюсти, брызгая молоком прямо нам в глаза. Впрочем, на второй день они наладились сосать правильно и стали воспринимать нас с Филом и Биллом как некую комбинированную мать. Всего на нашем попечении находилось восемь оленят, и мы разместили их по четыре на стойло, но, по мере того как они росли, кормить их становилось все труднее, потому что в часы кормления оленята при виде нас буквально выходили из себя. Оглушительно блея, они бросались нам навстречу, едва открывалась дверь стойла. Несколько раз оленята сбивали с ног меня и Билла. Упал – скорей откатывайся в сторону, потому что малыши безжалостно топтали нас, а копытца у них были не только очень длинные, но и весьма острые.

Пожалуй, именно в это время я вдруг по-настоящему уразумел суть определения «редкие животные». До сих пор, когда кто-нибудь говорил о редких животных, я считал, что речь идет о числе особей, представленных в музеях или зоопарках; мне не приходило в голову, что подразумевается малочисленность вообще. Должно быть, это потому, что люди были склонны делать из слова «редкий» как бы знак отличия, которым животные обязаны гордиться. Но, познакомившись вплотную с оленями Давида, я неожиданно для себя открыл, что очень многие животные стали редкостью совсем в другом смысле. Я начал изучать этот вопрос, и накопилось изрядное досье. Тогда я не подозревал, что создаю весьма несовершенную любительскую версию Красной книги, выпускаемой ныне Международным союзом охраны природы. Результаты потрясли меня, мои записи пестрели данными вроде: «общее число уцелевших индийских носорогов – 250, суматранских носорогов – 150, борнеоских носорогов – 20, мировая популяция бескрылого пастушка – 72 пары, аравийского орикса, истребленного винтовками и пулеметами, осталось не больше 30 голов» – и так далее. Казалось, список можно продолжать до бесконечности. Тут-то мне и стало ясно, в чем заключается подлинная задача зоопарка – ведь наряду с охраной животных в их среде обитания совершенно необходимо создавать рассредоточенные возможно шире по свету плодовитые колонии. Именно тогда я сказал себе: если когда-нибудь у меня появится свой зоопарк, он прежде всего будет служить убежищем и питомником для истребляемых животных.

В часы дежурства у оленят я немало размышлял об этом. Ночью, когда при свете фонаря малыши, поблескивая влажными глазищами, жадно сосали из бутылочек теплое молоко, я говорил себе, что с любой точки зрения у этих созданий столько же прав на существование, сколько у меня. Вставать в пять утра, чтобы кормить их, не было для меня наказанием. Шагаешь к стойлу между могучими стволами – в первых, бледных лучах утреннего солнца дубравы золотятся, словно хвост квезаля, листья переливаются тончайшей пленкой росы, и птичий хор звучит в твоих ушах великим благодарственным молебном в зеленом храме природы. Откроешь дверь в стойло – любящие питомцы сбивают тебя с ног, приветствуют блеянием, тычутся носами, облизывают длинными, влажными, горячими языками. И как ни тяжело было на сердце от мысли об опасном положении множества видов, я чувствовал, что, помогая разводить милу, делаю что-то конкретное, пусть даже это капля в море.

Несомненно, самыми занятными животными в нашей секции были белохвостые гну. Вообще, внешний вид представителей этого рода производит неправдоподобное впечатление, а белохвостые особенно напоминают какого-нибудь мифического зверя со средневекового герба. Тяжелая голова, широкая морда, изогнутые вниз причудливым крючком острые рога, из-под которых антилопа смотрит каким-то близоруким взглядом. Морда украшена белой бородкой, и еще клок шерсти торчит ниже глаз. На горле, лбу и зашейке – густая белая грива, сплошная чаща косматых прядей. Но главное украшение гну – длинный, пышный, шелковистый белый хвост, которым они взмахивают так же изящно, как восточная танцовщица своим платком. Добавьте к необычной внешности (как будто эта антилопа собрана из частей разных животных) столь же необычные движения и причудливые позы, которые гну принимают по любому поводу. Невозможно было без смеха смотреть, как эти нелепые твари, фыркая, выделывают вольты и курбеты с развевающимся над спиной белым хвостом.

Движения гну были настолько сложными, что им не сразу подберешь определение. Больше всего хочется сравнить их с острым приступом пляски святого Витта. Какие-то па я уподобил бы народным танцам, не будь они такими буйными. Те народные танцы, которые доводилось видеть мне, исполнялись пожилыми эстетками в бисере и бусах, и это было нисколько не похоже на лихой антилопий джиттербаг. Пожалуй, было в плясках гну что-то от балета (если взять наиболее динамичные и потогонные версии), но все-таки даже самая наисовременнейшая балерина сочла бы их движения чересчур экстравагантными.

Что ни говори, этот танец (или этот припадок) – увлекательное зрелище. Вот поднимается занавес: сбившись в кучу, антилопы хмуро созерцают вас сквозь чащобу спутанных прядей. Одна из них берет на себя руководство и подает сигнал к началу пляски поразительно громким фырканьем, которое можно перевести как «а теперь, девочки, все вместе». Стройные ноги гну делают несколько мелких шажков – и опять вся группа замирает, только ноги и хвосты подрагивают почти в унисон. Новый сигнал – и тут внезапно труппой овладевает неистовство. Забыты согласованность и точность, которые