Звери в моей жизни. Путь кенгуренка. Поймайте мне колобуса. Поместье-зверинец - Джеральд Даррелл

и он даже ухом не поводил. Если же бык был не в духе, он отделялся от стада и с грохотом мчался тяжелым галопом вдоль ограды, мотая огромными рогами и издавая низкий рев, который нисколько не ласкал мой слух. Издали этот тяжеловесный галоп не казался таким уж быстрым, но какую бы скорость я ни развивал на велосипеде, буйвол шутя поспевал за мной: рога колотят по ограде, из открытой пасти вырывается грозный рев, толстые ноги-обрубки с силой ударяют по земле, и копыта растопыриваются, оставляя черные шрамы на яркой зелени травы. Старый бык числился безымянным, и я окрестил его Чингизом, не сомневаясь, что при желании он мог бы причинить столько же опустошений, сколько любая татарская орда.

В те дни, когда мизантропия овладевала им с особенной силой, он исполнял крайне своеобразный ритуал. Наклонит свою массивную башку и с немалым напряжением закидывает ногу в изгиб рога, после чего принимается кивать с риском опрокинуться. Или исполняет странный вальс: кружится и кружится на трех ногах, делая вид, будто копыто застряло и его никак не выдернуть. Обычно такие представления длились около получаса. Я так и не понял их смысла; во всяком случае, ни одна из коров не пыталась ему подражать. Больше того, похоже было, что их смущает такое ребячество вожака и они норовят на это время уйти от него подальше. Остается предположить, что бык устраивал это представление по той же причине, какая побуждает льва ходить взад-вперед по клетке или белого медведя и слона покачиваться из стороны в сторону: просто чтобы дать себе разрядку и чем-то заполнить время в ожидании очередной трапезы. Казалось, Чингиз каждый раз с глубоким интересом ждал, чем все кончится. Удастся ему выдернуть копыто из рога или нет? «Конец этого захватывающего фильма смотрите через неделю».

В гареме старого вожака была корова с одним рогом; вскоре после того, как я перешел в эту секцию, она родила теленка, который очень походил на обычных телят, если не считать несоразмерно больших ушей. Шкура – симпатичного шоколадно-коричневого цвета, большие круглые коленные суставы и дивный непослушный хвост. Однако на второй день, хотя теленок уже трусил по загону за матерью, нам показалось, что он все-таки слабоват. Мы с Бертом внимательно наблюдали за ним.

– Как ты думаешь, Берт, что с ним такое? – спросил я.

– Кто его знает, – ответил Берт. – Но что-то неладно, это точно.

Внезапно, к нашему великому удивлению, мы увидели, что теленок пытается щипать траву. Да, тут и впрямь что-то очень неладно: двухдневный теленок не щиплет траву, если получает необходимое питание. Подманив корову овсом и сеном к ограде, мы установили, что ее соски совсем пустые. Не найдя молока, отчаявшийся теленок в поисках пищи решил подражать матери…

– Что будем делать? – спросил я Берта.

– Что ж, выход только один, – ответил он. – Забрать теленка и выкармливать из бутылочки.

Уводить теленка из-под носа у любящей буйволицы – не совсем обычное и не совсем приятное дело. С великим трудом удалось нам отделить мать и дитя от стада и заточить в сарае. Разумеется, в это самое время явился Билли, до которого дошел слух, что происходит нечто необычное. Он весело сообщил, что пришел посмотреть, как меня пронзят рогами. А не меня, так кого-нибудь еще.

Теперь предстояло самое интересное: надо было войти в сарай и отнять у буйволицы теленка.

– Так вот, – инструктировал меня Берт, – я вхожу и загоняю ее в угол. Ты хватаешь теленка и тащишь его наружу, понял?

– Понял, – ответил я.

В памяти промелькнуло все, что я когда-либо читал о свирепости африканского буйвола. Берт вооружился длинной и весьма хрупкой на вид палкой и вошел в сарай; я, изо всех сил стараясь выглядеть беззаботно, с дрожащими коленями последовал за ним. Корова стояла в дальнем конце сарая, теленок жался к ее морде. Она выглядела раз в пять больше, чем на воле. Когда мы приблизились, буйволица насторожила уши и фыркнула удивленно и слегка раздраженно.

– Так вот, – снова заговорил Берт. – Я отвлекаю ее палкой, а ты подбегаешь и хватаешь теленка. Идет?

Подтвердив, что теоретически его идея выглядит вполне здраво, я вытер о куртку вспотевшие ладони. Тем временем Берт шагнул вперед, приговаривая повелительным тоном: «Ну, пошла, девочка, пошла». Его маневр настолько ошарашил буйволицу, что Берту, к моему великому удивлению, и впрямь удалось загнать ее в противоположный угол.

– Давай! – внезапно крикнул он.

Воззвав о помощи к небесам, я ринулся вперед, обхватил руками теленка, попытался оторвать его от земли и с ужасом обнаружил, что он слишком тяжелый. Теленок приветливо обнюхал меня и грузно наступил мне на ногу. Убедившись, что его не поднять, я изменил тактику: крепко ухватил теленка за передние ноги и потащил за собой. Тут до него вдруг дошло, что я намереваюсь разлучить его с родительницей. Такая перспектива ему нисколько не улыбалась, он уперся в пол своими обрубками и, сколько я ни тянул, не двигался с места.

– Берт! – в отчаянии крикнул я. – Я не могу его сдвинуть.

Берт оглянулся, и в ту же минуту буйволица решила, что ее достаточно долго терроризировали. Следующие несколько секунд мы с Бертом были заняты тем, что старались держаться с той стороны, где у коровы не было рога. В конце концов нам удалось без серьезных потерь отступить за дверь, после чего я с некоторым трудом уговорил Билли, чтобы он помог тащить теленка. Снова Берт вошел с палкой в сарай, и ему опять удалось отогнать буйволицу. Тотчас мы с Билли ворвались внутрь и схватили строптивого буйволенка. Начало сложилось не совсем удачно, потому что я нечаянно наступил на ногу Билли, и тут же теленок ловко подтолкнул меня, после чего мы с Билли шлепнулись в любимую лужу быка. Ничего не скажешь, роскошная была лужа. Наконец мы выбрались из нее, вцепились в буйволенка и вытолкнули его из сарая, потные и вымазанные навозом с ног до головы. Блеющего и отбрыкивающегося младенца завернули в мешковину, погрузили в фургон и живо отвезли в ту часть зоопарка, где содержался и выкармливался молодняк. А нам с Билли пришлось отправляться домой, чтобы принять ванну и сменить одежду, прежде чем в таком виде снова являться на люди.

С наступлением зимы жизнь в «лачуге» все больше угнетала меня. Спустишься в огромную гостиную на первом этаже – волей-неволей надо участвовать в малосодержательных беседах с другими жильцами. Оставалась спальня, напоминающая тюремную камеру и до того холодная, что она вполне могла бы служить холодильником. Мое жалованье не позволяло мне проводить долгие зимние вечера в