Кортни. Книги 1-6 - Уилбур Смит

— Да, — согласился Шон. — Я хотел это услышать, хотел узнать подробности, только не для того, чтобы помогать тебе, но чтобы встать на твоем пути. — Шон помолчал, подчеркивая значение сказанного, потом наклонился вперед, чтобы посмотреть Дирку в глаза. — Ты никогда не получишь землю за рекой Бубези. Клянусь, — он говорил негромко, но с такой силой, что каждое слово звенело, как соборный колокол.

Дирк отшатнулся, и краска отхлынула от его лица.

— Я отрекся от тебя, потому что ты зло. Я буду сражаться с тобой что есть силы, не на жизнь, а на смерть.

Лицо Дирка изменилось. Очертания рта и челюсть отвердели, в глазах появилось что-то волчье.

— Ты обманываешь себя, отец. Мы с тобой одно целое. И если я зло, то ты корень, источник и отец этого зла. Не трать на меня благородных слов и не становись в позу. Помни: я тебя знаю. Я знаю тебя так же хорошо, как себя. — Он снова засмеялся, но не прежним легким и веселым смехом. Это был жестокий пронзительный звук, и абрис его рта не смягчился. — Ты предпочел мне свою еврейскую шлюху и отродье, которое вложил в ее мягкий белый живот.

Шон взревел — басисто, гневно, и жеребец под ним встал на дыбы, высоко подняв корпус и перебирая передними ногами; кобыла в тревоге отскочила, и Дирк резко дернул поводья, осаживая ее.

— Ты говоришь, что будешь сражаться со мной не на жизнь, а на смерть! — крикнул Дирк отцу. — Может дойти и до этого. Предупреждаю. — Он успокоил свою лошадь и продолжал: — Никто не может стать на моем пути. Я уничтожу тебя, как уничтожил всех, кто пытался это сделать. Уничтожу тебя и твою еврейскую шлюху.

Шон взмахнул рукой, двигая запястьем как при игре в поло, и тонкий черный хлыст из гиппопотамовой кожи взвился, выписав крыло кидающегося в драку гуся. Шон целился в лицо, в злобно, по-волчьи оскаленную голову человека, который когда-то был его сыном.

Дирк поднял руку и перехватил удар; в долю секунды хлыст, словно мечом, рассек рукав его костюма, на дорогую ткань пролилась алая кровь; Дирк по широкой дуге отвел свою кобылу.

Он сжимал края раны, глядя на Шона, и лицо его было искажено страшной злобой.

— За это я тебя убью, — негромко сказал он, развернул лошадь и пустил ее галопом прямо на проволочную ограду.

Гнедая оттолкнулась от земли и вытянулась в прыжке, она отделилась от земли и приземлилась по ту сторону, не потеряв равновесия и скорости; это был великолепный образчик искусной выездки.

Шон пустил жеребца шагом, борясь с искушением тоже поскакать галопом; он спускался по крутой тропе, теперь почти незаметной, заросшей травой. Только человек, который хорошо ее знал и часто проезжал по ней раньше, понял бы, что это тропа.

От хижин крааля Мбежане не осталось ничего, кроме каменных опор — белых колец в траве. Согласно зулусскому обычаю, хижины после смерти вождя сожгли.

Стена крааля для скота осталась на месте, в этом сооружении по плечо высотой каждый камень был подобран и старательно уложен на место.

Шон спешился и привязал лошадь. Руки и него еще слегка дрожали, словно в горячке, и он чувствовал себя больным после пережитой бури эмоций.

Он отыскал сиденье — тот же почти плоский камень, словно бы продавленный ягодицами, — и закурил сигару.

Ароматный дым помог успокоить сердцебиение; руки перестали дрожать.

Шон посмотрел на пол крааля. В самом центре здесь похоронен зулусский вождь; он сидит лицом к восходящему солнцу, на голове у него по-прежнему венок индуны, завернутый в влажную шкуру только что убитого быка, — символ его богатства; котел для пищи, пивной котелок и табакерка рядом, так же как копья и щит, — все собрано в дорогу.

— Здравствуй, старый друг, — негромко сказал Шон. — Мы вырастили его, ты и я. Но он убил тебя. Я не знаю как и не могу этого доказать, но я знаю, что он убил тебя и теперь поклялся убить меня.

И голос его дрогнул.

— Что ж, — улыбнулся Шон Кортни, — если ты заранее договариваешься со мной о беседе, дело, должно быть, очень серьезное.

Своими весело улыбающимися глазами он проницательным оценивающим взглядом смотрел на Марка. «Конечно, Буря права. Парень собирается с силами, чтобы уйти. Уйти куда-нибудь одному, возможно, как раненое животное или как львенок, оставляющий прайд, чтобы стать взрослым. Что это, — думал Шон, — и какую сердечную боль вызывает?»

— Да, сэр, можно сказать и так, — согласился Марк, но не смог сразу посмотреть в глаза Шону. Обычно яркий и откровенный взгляд на этот раз в обход Шона устремился к книгам на полках, потом к окнам и залитым солнцем верхушкам деревьев на плантации в долине внизу. Марк разглядывал все это так, словно видел впервые.

— Что ж, тогда пойдем.

Шон отодвинул свой стул от стола, снял с носа очки в стальной оправе и показал ими на кресло у окна.

— Спасибо, сэр.

Пока Марк шел к креслу, Шон встал и направился к шкафу.

— Если это что-то важное, неплохо бы подкрепиться, как перед подъемом на вершину.

Он снова улыбнулся.

— Полдень еще не наступил, — заметил Марк. — Вы сами научили меня этому правилу.

— Человек, который устанавливает правила, может их менять, — ответил Шон, наливая в два больших бокала золотистый напиток и добавляя содовой из сифона. — Это правило я установил только что, — и он издал глухой довольный смешок, а потом продолжил: — Ну, мой мальчик, как бы там ни было, ты выбрал удачный день. — Он отдал один бокал Марку, а свой отнес к столу. — К тому же мне тоже нужно обсудить с тобой важное дело. — Сказав так, он сделал глоток, с явным удовольствием вытер губы, а потом, тыльной стороной ладони, и усы. — Поскольку я старше, справедливо ли будет, если мое дело обсудим первым?

— Конечно, сэр.

Марк с облегчением сделал глоток. Шон улыбался ему с нескрываемым удовлетворением.

Он разработал план, такой искусный и так точно соответствующий его нуждам, что сам отчасти благоговел перед божественным вдохновением,