Барин-Шабарин 6 - Денис Старый

Паскевича: если Австрия вступит в войну на стороне турок, то и без того слабое русское войско потерпит сокрушительное поражение. Это ещё месяц назад казалось, что османы испугаются, что всё-таки сдадут назад. А выходило так, что Россия блефовала.

— Вы отдаете себе отчет, что это будет бегство, и румыны с болгарами и молдаванами нам не простят? — спросил Паскевич.

Горчаков позволил себе промолчать. Он прекрасно это понимал. И Михаилу Дмитриевичу было не менее стыдно, чем самому командующему. Снова Россия взбаламутила народы Балканского полуострова, но опять отступает. Как еще тогда, при Екатерине Великой, когда обещали грекам независимость, но… Хотели, как лучше, а вышло, как всегда!

— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться! — вдруг крепким и сильным голосом прокричал стоящий неподалеку генерал-лейтенант Дмитрий Дмитриевич Сельвин.

На контрасте практически шепчущих Горчакова и Паскевича громкий голос генерала Сельвина прозвучал, как гром среди ясного неба. Паскевич поморщился, мучавшая его мигрень обострилась, и генерал-фельдмаршал чуть было не схватился за виски.

— Обращайтесь, Дмитрий Дмитриевич, но прошу вас, тише, а то ещё турки испугаются и прежде времени покинут Сильстрию, — Иван Фёдорович нашёл себе силы не показать, что у него разболелась голова, и даже пошутить.

Дружно, словно по команде, все стоящие неподалёку генералы рассмеялись. Ходили обрывочные фразы, а также и их головы заражали уныние и обречённость. Всё же командующие войсками — это тот образец, на который равняются все офицеры.

— Вы ограничили деятельность медицинского батальона и полка господина вице-канцлера Екатеринославской губернии Алексея Петровича Шабарина. Дозвольте им деятельно участвовать в будущем штурме, а также принимать участие в лечении больных, — сказал генерал-лейтенант Сельвин.

И всё же Паскевич поморщился, частью от головной боли, частью от того, насколько ему надоел уже этот Шабарин, который пытается вмешиваться во все дела, куда его не звали. И ладно бы он сам находился в расположении войск, но общаться с его командиром, мужиком, командующий точно не собирался.

Что же касается и медицинской службы, так и здесь был протест от тех докторов, которые были в расположении южной армии. Они коллективно не принимали новые методы военно-полевой медицины. Прежде всего, протест выражался в том, что большинство докторов были против участия женщин в лечении больных. В своих протестах опирались они и на нормы морали, когда женщина не может видеть мужчину, который справляет нужду или предстает перед ней обнажённым.

Конечно, в большей степени это была даже зависть.

— Вы действительно считаете, что у этих мужиков, ряженных под солдат, что-то получится? — под всеобщие смешки, не выбирая уже слов и выражений, спрашивал командующий.

— Я бы дал им шанс проявиться. Позвольте а вверенных мне войсках использовать медицинскую службу Шабарина! — продолжал настаивать генерал-лейтенант.

— Делайте, как посчитаете нужным, — сказал, будто отмахнулся, командующий.

— Всепокорнейшие благодарю вас, — сказал генерал, поклонился, и отошёл в сторонку, подальше от командующего, будто бы тот мог передумать.

Так вышло, то полк Шабарина располагался недалеко от дивизии, которой командовал генерал-лейтенант. Бывало, за чашечкой утреннего кофе генерал-лейтенант Сельван наблюдал за тем, как тренируются те, кого командующий назвал «мужиками». Да, необычно. Да, театрально. Однако было что-то в этом лихое, казацкое. Что-то подобное генерал видел на Кавказе у тех, кого кубанцы называли «пластунами».

Однако, пусть в этом и не хотел даже сам себе признаваться генерал-лейтенант, но он также был в растерянности, как организовывать следующий штурм крепости. И если полк вице-губернатора Шабарина может сделать полезного для общего дела хоть что-то, то пусть делает. А нет, так по лягут они, но не солдаты и офицеры выверенных генералу подразделений. И так санитарными потерями армия теряла людей, словно вела нескончаемые кровопролитные бои.

— Бах! — послышался выстрел со стороны крепости, потом ещё.

Паскевич стоял ровно, даже не сморщился. Если фельдмаршал и растерялся и не знал, как вести военную компанию, то это не значило, что он праздновал труса.

— Хрясь! — ядро попало прямо в палубу парохода, никого не задев.

— А-а! — вскрикнул командующий, заваливаясь на бок.

Большая щепа попала фельдмаршалу в спину. Он упал и ещё ударился головой. Пусть история уже поменялась, но она, как будто стремится наверстать упущенное. В той реальности русский командующий пострадал от турецкого ядра, что послужило поводом или причиной отставки Паскевич. В этой реальности нашлось свое ядро… Может мироздание так стремиться восстановить ветвь истории?

* * *

— Говори! — потребовал я, когда на подступах к расположению дивизии генерал-лейтенанта Дмитрия Дмитриевича Сельвана, меня встретил Тарас.

— Простите, ваше превосходительство, но не достучался я до разума генералов. Сидим сиднем, в разведку коли и ходим, так шарахаемся и своих и чужих. Как пленные, чтобы не увидели нас свои же, православные, — сходу стал жаловаться командир моего полка.

— К командующему письмо или какую записку посылал? — спрашивал я.

— Так точно… Офицеры штаба приходили… Вы простите, ваше превосходительство, но я мужиком не был и становиться им не желаю. А они называют нас «мужицким полком», — что-то Тарас и вовсе расклеился, жаловался, как мальчик.

Сказал бы он такие слова в будущем… «мужиком не был и становиться не желаю». Ведь имеет ввиду совсем другое. Ну а на что я мог рассчитывать, когда оставлял полк? Хотя, мог. Думал, что уже покрыл себя славой. Вон, четыре года назад, как генералов вражеских отстреливал, да в плен брал! Но, видимо, без моего присутствия и вовсе ничего не получилось бы. Не пойдет же Тарас к генералу, не станет хитрить и что-то требовать. Жаль, очень жаль, что офицеры воспринимают мой полк, как ряженных театралов, как в будущем я бы сказал, клоунов.

— Значит, нужно показать, что мы не лаптем щи хлебаем. Есть мысли? — отбросив уныние, спрашивал я.

— Как не быть? Есть! — отвечал Тарас.

Мы ехали верхом уже по территории русского лагеря. Вокруг царило какое-то уныние. Некоторые солдаты ходили, словно тени, сгорбленные. Не слышалось ни то что смеха, а и громких бодрых разговоров.

— А что происходит? — спрашивал я у Тараса.

— Хворых много, болеют солдаты. Уже более тысячи…

— И отказались от помощи моего медицинского батальона? — уже хотелось рвать и метать.

Я знал, что в армии много закостенелого, что это она консервативная. Но не настолько же… Больше тысячи санитарных потерь! Получалось, что я еще читал источники в будущем, которые приукрашивали ситуацию. На самом деле, хоть снимай осаду и уходи зализывать раны.

— Какие в нашем