Домашний фронт - Кристин Ханна

Майкл остановил такси, и они запрыгнули в салон.

— Уолтер Рид, — сказал он и потер ладони.

Джолин смотрела в окно на проносящийся мимо заснеженный город. Когда они подъехали к входу внушительного здания медицинского центра, снегопад стал таким сильным, что она почти ничего не видела.

В оживленном фойе госпиталя на Джолин вдруг нахлынули воспоминания: она лежит на спине, пристегнутая ремнями к каталке, смотрит на слепящие лампы, пытаясь не плакать и не кричать, и все время повторяет: «Как мой экипаж?», пока не теряет сознание. Невыносимая боль. На секунду все это снова вернулось.

Майкл стиснул ее руку, своим прикосновением напоминая, что она здесь, стоит на своих ногах, и что худшее позади. Джолин сняла тяжелое шерстяное пальто и протянула мужу.

Оставшись в парадной форме, с медалями и нашивками, свидетельствовавшими о долгих годах службы, она вдруг почувствовала уверенность. Не важно, что юбка не скрывает того, что она потеряла, — военная форма вернула ту женщину, которой Джолин была двадцать лет. И она с гордостью носила эту форму.

— Как ты? — спросил Майкл.

— Все в порядке, — улыбнулась она.

— Я тебя подожду.

— Ладно. — Джолин отпустила его руку и пошла к стойке, где дежурная медсестра сообщила ей нужную информацию.

— Вы член семьи?

— Нет?

— Вас ждут?

— Нет. Мой визит будет сюрпризом. Но я все согласовала с администрацией.

Медсестра пристально посмотрела на нее, потом кивнула:

— Палата триста двадцать шесть. Вам повезло. Через два дня ее выписывают.

Поблагодарив, Джолин направилась в ортопедическое отделение, в палату 326.

Дверь была открыта.

Джолин пробиралась в суете медицинского персонала с легкостью человека, хорошо знакомого с порядками в таких местах.

У открытой двери она остановилась и постучала.

В палате на больничной койке с приподнятым изголовьем лежала женщина. Выражение ее глаз было хорошо знакомо Джолин: смесь страха, злости и безысходности. Нигде не чувствуешь себя таким потерянным и одиноким, как в больничной палате. Даже если рядом с тобой те, кого ты любишь, от пугающей, отделяющей тебя от остальных людей правды не убежать: ни любовь, ни семья не в состоянии вернуть утраченное.

Она подошла к изножью кровати и остановилась.

— Сара Мэррин?

— То, что от нее осталось.

Сердце Джолин разрывалось от жалости к этой женщине, почти девочке — ей вряд ли больше двадцати лет. Она видела плоское одеяло на том месте, где должны были быть ноги Сары.

— Ты по-прежнему Сара, хотя поверить в это трудно. Тебе кажется, что ты все потеряла, правда?

Девушка посмотрела на нее.

Боже, какая она молодая!

— Мы знакомы?

Джолин медленно, стараясь не хромать, отошла от изножья кровати. Она словно перенеслась назад во времени и снова оказалась в госпитале, а женщина по имени Ли Сайкс с улыбкой приближалась к ее кровати, одним своим взглядом призывая не сдаваться. Тогда Джолин это не оценила — она была сломлена и несчастна, — но со временем поняла, как важна была для нее эта поддержка.

Она остановилась рядом с девушкой.

Сара посмотрела на ее протез, потом в лицо.

— Я Джолин Заркадес. Вы написали мне письмо. Даже два. Простите, что так долго сюда добиралась. Какое-то время я была совершенно подавлена и зла на весь мир.

— Командир?

— Теперь просто Джолин. Привет, Сара, — ласково сказала она.

Глаза Сары наполнились слезами.

— Я всегда делала пробежку по утрам, я вообще любила бегать. — Голос Джолин звучал тихо. — Это займет какое-то время, но я снова буду бегать. Я уже заказала навороченный металлический протез, их еще называют «лезвиями». Говорят, я буду носиться быстрее ветра.

— Да, я слышала много подобной чуши. Люди обычно говорят: «Слава богу, это всего лишь ноги. Могло быть и хуже». Они бы так не заявляли, будь у них культя вместо ноги. Даже две.

— Не буду обманывать, ты кое-чего лишишься. Но кое-что и приобретешь.

Сара откинулась на подушки и вздохнула.

— Сегодня приезжает Тедди. Возвращается из командировки — и вот что его ждет. Повезло парню. Я не знаю, что ему сказать. В прошлый раз… он не мог на меня смотреть. Вы знаете, о чем я.

Джолин знала, что показному оптимизму тут не место. Теперь она понимала, что смысл некоторых вещей постигается в борьбе. Понимала, что в жизни есть дороги, которые никто не пройдет за тебя. Невозможно рассказать этой девочке, что ей делать со своей жизнью, своим ранением, своим браком. Джолин могла лишь одно: встать рядом, гордо и прямо, и надеяться, что когда-нибудь об этом вспомнят, как она вспоминает женщину, которая стояла у ее кровати в Германии много месяцев назад.

— Я просто постою здесь, ладно? — сказала она Саре. — Побуду с вами.

— Я была одна. — Голос у Сары был такой юный, почти детский.

— Теперь вы не одна. — Джолин стояла в нескольких дюймах от стены и слушала, как Сара рассказывает о детстве в Западной Вирджинии, о юноше, которого любила с девятого класса, о своем страхе всю жизнь быть прикованной к инвалидному креслу.

Джолин слушала молча. Просто кивала и стояла рядом. Ни разу она не присела, несмотря на боль в бедре.

Когда за окном стемнело, в проеме открытой двери появился Майкл.

Увидев, что она стоит у кровати Сары, он улыбнулся. Джолин вспомнила о письме, которое написала ему несколько месяцев назад, те простые слова: «Все эти годы я любила тебя». Неудивительно, что ей больше нечего было сказать. Но разве это не самое главное?

Потребовалось отправиться на войну и потерять почти все, чтобы понять, что для нее важнее всего.

«Я так горжусь тобой!» — беззвучно прошептал Майкл. И эти слова открыли в ее душе — там, в самой глубине — какую-то дверцу, в которую долгие, долгие годы могла войти лишь она одна.

Слезы подступили к глазам, и все вокруг расплылось; в этом сверкающем, зыбком мире единственной ее надежной опорой был Майкл. Джолин почувствовала, как по щекам потекли слезы, забирая с собой годы боли и страдания. Она вытирала слезы тыльной стороной ладони, пока они не иссякли, оставив после себя лишь память.