Опасное наследство - Элисон Уэйр

Потом началась моя голгофа. Годы под домашним арестом в самых разных, постоянно меняющихся местах в глубинке Восточной Англии: Пирго-Парк, Ингатестоун-Холл, Госфилд-Холл… И всюду я оставалась пленницей, нежеланной гостьей. Мне ни с кем не разрешалось говорить, кроме моих стражников, и всегда меня вынуждали вести себя так, как если бы я по-прежнему находилась в Тауэре.

Я написала несколько писем государственному секретарю, умоляя его разрешить воссоединиться с моими любимыми мужем и старшим сыном, слезно прося его вступиться за меня перед ее королевским величеством. Я помню, какие жалостливые слова находила, помню, как смиренно молила Елизавету проявить милосердие и удостоить меня высочайшего прощения и благосклонности. Я писала это, молитвенно сложив руки и преклонив колени, писала от всего сердца и со всей покорностью.

Но все оказалось тщетно. Ответа не было.

Я теряла аппетит и худела. Мне хотелось умереть.

Всего лишь один раз за все это время мне было позволено написать Неду. Наверное, его сердце просто кровью обливалось, когда он читал мои смелые слова: я напоминала мужу об украденных у судьбы счастливых часах, которые мы провели вместе, о том, как сердца наши наполнялись радостью, когда мы возлежали на нашем супружеском ложе в Тауэре. Я заверяла его, что мы еще воссоединимся, и сама была уверена в этом.

Затем я снова написала королеве и государственному секретарю, умоляя их избавить меня от нескончаемой муки. Они по-прежнему игнорировали мои мольбы, и разочарование мое было таким сильным, что я слегла в постель. Я надрывно кашляла, металась в жару и без конца плакала. Меня рвало, у меня отходила дурная мокрота, и стражники, заподозрив чахотку, перепугались, что я умру, находясь на их попечении.

Щеки у меня побледнели, кашель становился все мучительнее. Моя тоска по мужу и сыну превратилась в физическую боль. Благодаря хитростям горничных я тайком обменялась несколькими письмами с Недом, неизменно посылавшим мне трогательные знаки своей любви. Но наша разлука убивала меня.

А кашель был все сильнее и сильнее. В груди появилась боль. Я почти ничего не ела и худела день ото дня. По ночам начала потеть, а днем лежала без сил. А когда к концу года 1567-го от Рождества Христова меня в очередной раз перевели на новое место — сюда, в Кокфилд-Холл, что в Йоксфорде, графство Саффолк, — я была уже совсем плоха.

Меня душит очередной приступ кашля. В зеркале я вижу потускневшие глаза, которые смотрят с покрытого нездоровым румянцем лица; высокие скулы и почти прозрачные руки; платье, которое стало мне слишком велико, буквально болтается на костлявых плечах.

Я чувствую, что силы покидают меня. Теперь я больше времени провожу в кровати, чем в кресле. Аппетит у меня пропал совершенно. Меня посещает встревоженная леди Хоптон, жена моего тюремщика, спрашивает о здоровье, а сэр Оуэн посылает за личным врачом королевы. Он не допустит, чтобы потом говорили, будто я умерла в его доме из-за отсутствия должного ухода.

Я смотрю на малютку Тома, и меня мучит мысль о том, что вскоре он останется сиротой. Господи милостивый, не дай мне умереть! Мне всего двадцать семь, и я должна жить ради своих детей и любимого мужа. Я уверена: стоит Неду появиться перед моими глазами — и мне станет лучше. Я уж не говорю про Эдварда… Мои руки тоскуют по старшему сыну.

Я умоляю разрешить мне встретиться с ним. Эдварду теперь шесть, и я не видела мальчика вот уже четыре долгих года. Но мне отвечают, что это невозможно. Знает ли мой любимый муж, что я больна? Увижу ли я его когда-нибудь? Хотя бы один раз — о большем я не прошу. Только взглянуть на него одним глазком, чтобы забрать этот образ с собой на небеса. Потому что, боюсь, именно туда я очень скоро отправлюсь. Я все время вспоминаю слова, что написала мне Джейн из Тауэра накануне своей смерти: «Не уповай на то, что юный возраст — залог долгих лет впереди, ибо, если того пожелает Господь, умирают и молодые и старые». За что мне такие испытания? Вся вина моя заключается лишь в том, что я, как и бессчетное число других женщин, влюбилась и вышла замуж. Но меня до сих пор наказывают за это, и теперь я уже точно знаю: королева никогда меня не выпустит.