Я буду держать тебя - Эйлин Торен

class="p1">Дрожащими руками она посмотрела в телефон — звонили из пансионата. И это было не менее тяжело, чем почему-то подумалось, что ищут её сообщить, что Сорокин забил клюшкой Гусарёва.

Какое-то время Ида просто пыталась найти своё дыхание. Она переоделась в спортивный костюм, согрелась. Перезвонила в пансионат и её попросили приехать, хотя и обозначили, что ничего страшного не случилось.

И уже на выходе на неё налетел Павел.

Первая мысль — он тоже знает про Дениса? Или даже не так. Он знает, что она утонула в порочной связи, от которой стала бесноватой и повёрнутой на сексе.

Но нет — всего лишь очередные: “давай поговорим” и “нас пригласили Саша и Лиля, надо поехать” — Ила психанула, послала Пашу куда подальше, радуясь, что пришло сообщение об ожидающем такси. Очень невнятно муж предложил подвести и поговорить в дороге. Она не среагировала.

— Я просто готова сменить место своего пребывания, — возмутилась Маргарита Петровна, когда увидела Аделаиду. — Что за безобразие? Чувствую себя школьницей, у которой родителей вызывают к директору!

Громогласно возмущалась она, с нескрываемой обидой глядя в коридор, будто знала, что её прекрасно слышат и главврач и старшая медсестра, которые только что говорили с Аделаидой по поводу поведения тётушки.

— А ты не веди себя, как девчонка, которой тринадцать, и всё будет хорошо, — улыбнулась Ида, закрывая дверь.

— Нет, ты открой, открой, пусть слышат! — никак не унималась старушка.

— Марго, так нельзя, — покачала головой племянница, садясь рядом. — Правда же…

— Чего это?

— Потому что…

Ида потерялась — как объяснить семидесяти восьми летней, весьма моложавой старушке, что всякие амуры в таких местах излишни?

Но и каковы, а?

Она не смогла не рассмеяться, да и сами работники, впрочем, судя по всему, шалили их подопечные очень часто, они были привычны к этому, но вот Аделаида и подумать не могла, что отставного генерала увезут в больницу после того, как в его постели окажется Марго.

— Он же чуть не умер! — попыталась возмутиться Ида.

— Но не умер, и вообще не собирался, это они просто решили, что надо перестраховаться. Очень зря — все живы и счастливы! — прокричала последние слова Марго в сторону двери.

Племянница устало вздохнула, но продолжала посмеиваться.

— Ты выглядишь иначе, — внезапно заявила старушка, всматриваясь в Иду.

— Что? Нет, — мотнула головой.

— Так-так, а рассказать? — но Марго нельзя провести, или… неужели по Аделаиде так заметно, что она пережила уже не один секс-марафон?

— Мне нечего тебе рассказывать, правда, ничего нового или…

— Паша решил мириться? — повела бровью тётка. — Неее, — скривилась, отвечая сама себе, — такого быть не может. Ты светишься, а у него так себе энергии всегда было, он себя-то не умел подзаряжать.

— Что? Марго, боже!

— Бог здесь не при чём, скорее дьявол… неужели сладкий хоккеист до тебя добрался? — предположила старушка, поиграв бровью, а Ида крякнула, попыталась сопротивляться, но… — Нет-нет, даже не думай! Вот там мощи ого сколько! Как у него получилось? Ты же такая зажатая и вечно столько думаешь не к месту!

Племянница почти выдала очередное возмущённое “что”, но и — как-как — на плечо взвалил, засранец…

— Перестань, — Ида почувствовала, как покраснела.

Тут уж и стыд, и вина, и эти мысли, про которые помянула Марго, и которые всегда не к месту. Надо, чтобы были тогда, а они явились сейчас. Обалдеть!

— Жалеешь? — поинтересовалась тётка. — Правда? Брось! О чём? Только не говори, что думаешь, что изменила! Не смей!

— Марго, просто… ты не понимаешь!

— Не понимаю! Ты светишься, золотце, ты вошла и я вижу, как тебе идёт то, что ты — это ты! Ты понимаешь?

— Просто он… он неугомонный!

— Не заметила у тебя тёмных кругов под глазами, и бледности, которой позавидовали бы мертвецы и аристократки девятнадцатого века! Или когда там была в моде чахотка.

— Марго, — рассмеялась Ида.

Нервозность разговоров и реакций женщины сделали своё дело — она словила истерику.

Но невозможно было злиться на тётю, возмущаться или… она знала племянницу. Пусть и не любила Аделаида делиться своими бедами и переживаниями, но тётка всегда вытаскивала их, да и как иначе, если кроме неё не было никого?

Марго с одной стороны заменила Иде маму, но и при этом никогда не пыталась заменить — это так странно. Она всегда очень оберегала образ своей сестры в памяти девочки, да и уважала в памяти её отца. Марго была скорее подругой, этой вот, кто приносился вихрем внутрь их устоявшейся с папой жизни. С подарками, шлейфом дорогих духов, обнимашками, вкусняшками, смешинками и секретиками — мама это не про это, мама это всегда серьёзнее, основательнее.

Но Маргарита и не хотела занимать место своей погибшей сестры — она просто была рядом, и была женщиной, которая, тем не менее, сделала своей семьёй семью сестры. У неё не было мужа, не было детей — но был папа Иды и она сама.

Когда отца не стало, попросила у неё прощения за то, что жизнь сложилась именно так. И тётя обиделась. С этой присущей ей экспрессией и драмой. Она фыркнула, а Аделаида, разбитая, просто обречённо и упрямо мотнула головой. Но Марго обняла, сказала, что это был её выбор и что никогда не изменила бы его.

А потом тётя тяжело заболела.

Аделаида подумала, что это от тоски по умершему. Но вслух ничего не сказала.

Общение с тётей пошло ей на пользу. Переключило. Аделаида даже перестала считать себя сошедшей с ума. Немного.

По дороге назад, она зашла в магазин, купила продукты, чётко разграничивая, что именно надо приготовить и, как это ни странно, сокрушаясь, что Денис в прямом смысле слова сжирал её бюджет… но и рассчитывая, что он будет продолжать это делать?

Поворчав недовольно про себя, она доплелась с покупками до дверей, чтобы быть сметённой той самой тьмой во плоти, которую видела внутри Сорокина, ожидавшего её на лестнице.

И он задал тот самый вопрос… рано или поздно он должен был спросить, всё так — про мужа.

15

Денис не хотел. Не хотел её жать. Не хотел, бля!

И так хотел!.. что-то на ненормальном?

Или — он кайфовал он неё, всякой. И кусачей злючки, бесящей и бесившейся, всклокоченной кошки, что шипела, царапалась… и хрупкого котёнка, такой вот маленькой, нежной, которую хотелось за пазуху запихнуть и никому не отдавать, не показывать даже.

Он не знал, что это за херня, не понимал, почему так, потому что никогда не было такого — впервые выворачиввало с мясом, когда он