Искры - Елена Сокол

в простыни и тихо всхлипнула в ожидании первого толчка. Я придерживаю ее вздрагивающий живот, целую ее шею и плечи и затем настойчиво толкаюсь внутрь. Ева тихо вскрикивает. Прогибается как кошка, шире расставляет ноги и жалобно стонет на втором резком толчке.

Она принимает меня, кусая губы, чтобы не закричать. Шумно дышит в такт движениям и мерным ударам-шлепкам. Упирается головой в подушку, чтобы не биться об изголовье, когда я скольжу в ней требовательно и жадно, с силой прижимая к себе и сжимая ладонями ее ягодицы. Сильнее и сильнее.

– Да. Боже! Еще, еще, – жадно ловя ртом воздух, просит Ева.

Ее желание для меня закон. Я двигаюсь все энергичнее и быстрее. Насаживая ее на себя все яростнее. Почти разрывая ее от сильнейших толчков.

– Вот так? – шепчу, часто дыша.

– Да, – всхлипывает Ева.

Моя ладонь скользит вниз по ее бедру и со звонким шлепком опускается на ее ягодицу.

– Так? – спрашиваю я.

– Да, – тихо отвечает она.

Невозможность бурно реагировать и громко стонать лишь усиливает ощущения. Я поглаживаю место удара на ее упругой попке, горящее огнем, и продолжаю врываться в нее с невероятной силой. Отпускаю и притягиваю к своим бедрам. Грубо, жестко, будто вбивая себя в нее. Показываю, что могу быть не только нежным и ласковым, если она попросит. Проникаю в ее полыхающую жаром влагу до самой глубины. Заставляя ее сжиматься вокруг моего члена напряженными, нежными мускулами. Наливаясь внутри нее толщиной и давая огня, о котором она так просила.

Ева напрягает живот и начинает дрожать. Я тихо рычу, чтобы не закричать. Мы кончаем одновременно. Сгорая в этом огне, слившись воедино. Это состояние экстаза длится дольше, чем в прошлый раз. Во рту пересыхает, тело становится безвольным, но я не спешу отпускать ее, мне хочется побыть в ней подольше.

Наконец я ложусь рядом, Ева переворачивается на спину и кладет голову мне на плечо.

– Откуда это? – спрашиваю я, поглаживая пальцем ее ногу чуть выше колена.

– Ты про шрам? Напоролась на арматуру, – отвечает она.

– На службе?

– Ага.

– Вот поэтому я был против.

– Как хорошо, что мне пофиг. У меня будет столько шрамов, сколько захочу, – с привычной усмешкой заявляет Ева.

Я целую ее в макушку.

– Ты права.

– А ты так и не обзавелся татуировками.

– Нам их нельзя.

– Ага, и все делают, – смеется она. – Неужели это ты мне говоришь? Человек, который плевать хотел на любые правила.

– Ладно. Ты меня поймала. Просто так и не придумал, что набить. Или не захотел.

– А шрамы, – Ева водит пальцем по неровностям на коже моего запястья. – Сколько у тебя их?

– Не знаю. Посчитай.

– Боюсь, если я начну исследовать твое тело, то это закончится…

– Разве это плохо? – спрашиваю я, закрывая глаза от удовольствия, когда ее рука касается моего бедра.

– Во сколько ты завтра уезжаешь? Может, заберешь меня, и поедем вместе?

– Ночью, – признаюсь я, поддавшись ее ласкам.

– Что? Ночью? – приподнимается Ева.

– Нет. Не останавливайся.

– Куда ты собрался ночью, Адамов? – Она щиплет меня за плечо.

– Ай, – стону я, морщась от боли. – Вообще-то под утро. Часа в четыре. Не собирался тебе говорить, потому что ты тоже захочешь, а я против.

– Тебя кто-то ждет дома? – отстраняется Ева.

– Нет, – притягиваю ее к себе. – Ты чего? Нет. Я пойду на дело. Нужно осмотреть дома в Солнечной деревне.

– Возьми меня! – Она обращает на меня умоляющий взгляд. – Обещаю не мешать, просто постою на шухере, – складывает ладони вместе.

– Ева, дело принимает серьезный оборот. Ты делаешь это ради друга, но, думаю, Артёму важнее, чтобы ты была в безопасности.

– Дело не только в нем, ты ведь знаешь. Поиски правды важны для того, кто тоже может пострадать.

– Ладно, – сдаюсь я, тяжело вздохнув. – Тем более нам понадобится фонарик, и только ты знаешь, где Петрович хранит свой.

– Теперь ты официально стал еще сексуальнее! – чуть не визжит от радости Ева и бросается меня целовать.

Глава 23. Ева

Рита Дакота – Нежность

– Я слышала, как вы с отцом вспоминали сегодня тех ребят, что погибли, – говорю я, когда машина выезжает на шоссе.

Нам удалось смыться из дома незамеченными, и, надеюсь, Адамов успеет вернуть меня обратно до завтрака, иначе Батя сильно удивится, обнаружив, что гости исчезли.

– Моих сослуживцев? – спрашивает Данила.

– Да, – мне приходится прочистить горло прежде, чем продолжить. – Прости, если тебе больно говорить об этом.

– Твой отец знал многих из них, – вместо ответа замечает он. – Некоторых лично принимал на работу.

– Он со мной такие вещи не обсуждает. Предпочитает не говорить о грустном. Но я знаю, что именно из-за подобных трагедий отец и не хочет, чтобы я служила в части. Он боится потерять меня, как терял друзей, коллег и подчиненных.

– У нас такая работа. Мы соглашаемся на нее, зная, что каждый день будем рисковать своей жизнью ради спасения других. Конечно, твой отец не хочет тебе такой участи.

– Значит, ты из-за этого перешел в дознаватели? Потому что так и не оправился от потери?

Данила молчит. Делает глубокий вдох, затем шумно выдыхает и пожимает плечами.

– Штатному психологу я говорю, что оправился, – тихо произносит он. – Но даже ему ясно, что от такого никогда не оправиться до конца. Я перешел в тот момент, когда почувствовал себя бесполезным. Когда понял, что не смогу работать без того, чтобы не вспоминать своих ребят. Не смогу работать в другой команде. Мне просто нужна была передышка. Предложили попробовать перейти, я согласился.

– Но тебе ведь нравится то, что ты сейчас делаешь?

– Нравится. Бывает, не хватает адреналина, как на боевых выездах, но это компенсируется удовлетворением от раскрытого дела. Хотя… – он качает головой, – многое здесь тоже по-дурацки устроено. Большая нагрузка, куча выездов, бумажных дел, справок, отчетов, какой-то ерунды, отнимающей время. Выполняешь работу за десятерых, не высыпаешься, но при этом ограничен рамками, если хочешь сделать больше в каком-то конкретном случае. Иногда ощущаю, будто занимаюсь мышиной возней, топчусь на месте. – Данила бросает на меня короткий взгляд. – С другой стороны, мои погибшие товарищи и этого не могут сделать. У них ничего больше нет.

– Что произошло в тот день?

– Взорвались чертовы газовые баллоны.

– Мне очень жаль, – говорю тихо.

– Все говорят, мне повезло. Я даже не успел войти. Шел последним, спасла кирпичная стена. Меня сбило с ног ударной волной, но на теле ни царапинки. Странно называть такое везением. Всю оставшуюся жизнь я проживу с ощущением, что, будь тогда расторопнее с рукавом, и разделил бы их участь. Мы