Харчевня «Три таракана» история выживания на гномьем торжище - Юлия Арниева

И потянулась к нему своим даром.

Магия тотчас хлынула из меня потоком. Не контролируемым, как при создании механизмов. Бурным, безудержным, словно прорвало плотину. Я чувствовала, как она втекает в Сердце, течет по металлическим прутьям решетки, наполняет кристалл, разливается дальше, в саму грудь голема.

Руны под моими ногами вспыхнули ослепительным светом. Свет побежал по каменному торсу, прочерчивая линии, образуя узоры, заполняя каждую трещину, каждую выемку.

Снизу донесся встревоженный крик.

А потом раздался скрежет.

Низкий, протяжный, идущий изнутри самого камня. Скрежет металла по камню, камня по металлу, древних механизмов, просыпающихся после тысячелетнего сна.

И меня стало затягивать.

Выемка, окружавшая меня, вдруг задвигалась. Стенки сомкнулись ближе, прижимая с боков. Я попыталась отступить, но было поздно. Камень был повсюду, давил, сжимал, не давал вырваться.

Паника захлестнула волной. Я дернулась, пытаясь освободиться, но давление только усилилось. Сердце в моих руках пульсировало все быстрее, все ярче, вытягивая магию, высасывая ее, как губка воду.

Сознание начало затуманиваться. Где-то далеко я слышала голоса. Искаженные, словно доносящиеся из-под воды.

— … что с ней⁈

— … свет! Слишком много света!

— … останови это!

А потом голос, который я узнала бы из тысячи. Голос Сорена, рычащий, полный такой ярости, какой я никогда в нем не слышала:

— ТЫ ЗНАЛ! ПРОКЛЯТЬЕ, ТЫ ЗНАЛ, ЧТО ЭТО ПРОИЗОЙДЕТ!

И тьма поглотила меня целиком.

Глава 35

Я была всем и ничем. Теплым светом, который пробивался сквозь занавески в маленькой квартирке, и холодным неоном офисной лампы, гудящей над головой. Я была запахом свежескошенной травы и кислой вонью пролитого пива в харчевне. Я была скрипом пера по бумаге в отцовском кабинете и бездушным писком сканера в супермаркете.

Я была Екатериной. Сорок три года усталости. Одиночество, такое привычное, что стало второй кожей. Утлая квартирка на окраине, пахнущая пылью и несбывшимися надеждами. Работа, высасывающая душу по капле, превращающая дни в серую, однообразную массу. Морщинки у глаз. Тусклые волосы. Вечная диета, вечная нехватка денег, вечное ожидание чего-то, что так никогда и не наступило. Жизнь, которая закончилась, так и не начавшись.

Я была Мей. Двадцать лет наивности. Деревушка, залитая солнцем. Запах яблочных пирогов тетушки Марты. Боль отцовского предательства, острая, как осколок стекла в сердце. Мечты о приключениях, о рыцарях, о большой любви. Страх перед будущим, перед огромным, непонятным миром. И внезапная, нелепая смерть от удара пивной кружкой в висок.

Я проживала эти жизни снова и снова, не в силах вырваться из этого бесконечного цикла. Вот я, Катя, сижу на совещании, слушая монотонный голос начальника, и чувствую, как на висок падает невидимая капля — пот? или кровь Мей? Вот я, Мей, бегу по лугу за бабочкой и вдруг спотыкаюсь о невидимый офисный стул, падаю, разбивая коленки.

Воспоминания смешались, перепутались, слились в один кошмарный, сюрреалистичный калейдоскоп. Я больше не понимала, где заканчивается одна и начинается другая. Чья это боль? Катина — от ноющего артрита в колене? Или Мей от удара, проломившего череп? Чье это одиночество? Екатерины в пустой квартире? Или Мей в чужой харчевне, оставленной отцом, которого она не знала?

Я сходила с ума. Это было не похоже на туман после пробуждения в харчевне. Это было полное, абсолютное растворение личности. Я теряла себя, рассыпалась на тысячи осколков чужих и своих воспоминаний, и эти осколки кружились в бесконечном вихре, причиняя невыносимую боль.

Мне хотелось тишины. Не просто отсутствия звука. Мне хотелосьнебытия. Уйти туда, где нет воспоминаний, нет боли, нет страха. Туда, где спокойно. Туда, где меня нет. Ни Екатерины, ни Мей. Просто покой. Темный, вязкий, как омут, на дне которого я очнулась в первый раз. Но теперь я не хотела всплывать. Я хотела остаться там. Раствориться. Исчезнуть.

«…Мей…»

Звук был далеким, почти неразличимым, как шепот ветра в верхушках сосен.

Я отмахнулась. Уйди. Оставь меня. Я не Мей. Я не Екатерина. Я ничто. Я хочу тишины.

«…Мей!..»

Голос стал настойчивее. Он пробивался сквозь хаос воспоминаний, как луч света сквозь грозовую тучу.

«…вернись…»

Я не хотела. Покой был так близко. Всего лишь шаг в темноту, и все закончится. Вся боль. Вся усталость. Вся ответственность…

«…МЕЙ!»

Он звал меня. Он звалменя. И в этом голосе была такая отчаянная, почти животная мольба, что она пробила стену моего безразличия. Кто-то ждал меня. Кому-то я была нужна.

Я сделала мысленное усилие. Потянулась к голосу… Прочь из калейдоскопа чужих жизней. Прочь из уютной, манящей тьмы. Назад. Туда, где меня звали…

Боль.

Она была всепоглощающей, адской, невыносимой. Это было не падение. Это было возрождение, и оно было в тысячу раз мучительнее смерти. Казалось, меня пропустили через мясорубку, сожгли, заморозили и ударили молнией одновременно.

Болело все. Каждый атом моего тела вопил от муки. Болели мышцы, которые свело судорогой от нечеловеческого напряжения. Болели кости, которые, казалось, треснули в тысяче мест. Болела кожа, горевшая так, словно с нее содрали несколько слоев. Болели глаза, легкие, желудок. Даже волосы болели. Я чувствовала, как болит каждый корешок на голове, словно их вырывали по одному.

Это была цена. Цена за то, что я стала проводником для силы, способной разбудить тысячелетнего гиганта. Мое тело, хрупкая человеческая оболочка, не было предназначено для такого. Оно выгорело изнутри. Я попыталась вдохнуть, но только слабый, хриплый стон вырвался из горла.

— … она дышит! Слышите? Дышит!

Сорен. В его голосе звучало такое облегчение, такая бурная, почти детская радость, что я не сразу его узнала.

— Мей! — он звал меня, и я чувствовала, как что-то теплое касается моей щеки. — Мей, открой глаза. Пожалуйста.

Я попыталась. Веки весили тонну каждое. Понадобилось все мое мужество, вся оставшаяся воля, чтобы заставить их дрогнуть и приоткрыться. Мир был мутным, расплывчатым пятном света и тени. Фонари на шлемах слепили, заставляя снова зажмуриться.

— Свет… — прохрипела я.

— Уберите фонари! — рявкнул Сорен. — Направьте в сторону!

Свет стал мягче, рассеянным. Я сделала вторую попытку. И увидела его лицо. Сорен Пепельный склонился надо мной так близко, что я могла сосчитать ресницы на его веках. Идеальная маска инквизитора исчезла без следа. Лицо было бледным, измученным, на лбу блестел пот, а в серебристо-серых глазах, обычно холодных, как лед, плескалось такое облегчение, такая отчаянная нежность, что у меня перехватило дыхание. Он улыбался. Не своей обычной вежливой усмешкой, а настоящей, широкой, искренней улыбкой, которая полностью преобразила