Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

— Нет, пойду.

— Дорогу на Урал-хребет спрашивай. Возьми-ко от меня. — Старуха дала рубашонку, штаны, в мешок сунула большой каравай, вывела Еремку за околицу на тропу. — Иди по ней, выйдешь на железную дорогу, она приведет к горам. Берегись, под колеса поезду не угоди!

Уходил Еремка, старуха долго крестила вслед ему сухой желтой рукой.

Бежали вперед два рельса дороги, как два берега высохшей реки. Еремка шел и считал шпалы. Не хватало Еремкиного счету, а шпалам впереди и конца не видно.

Обгоняли Еремку поезда, вагоны были набиты разным людом, больше солдатами. На подножках, на буферах и на крышах солдаты. Искал среди них Еремка своего отца, а поезда проходили быстро, и не удавалось ему разглядеть ни одного лица.

Однажды Еремка отдыхал у реки близ железнодорожного моста и заснул. Разбудили его детские голоса. Перед ним стояла группа парнишек его возраста, они мялись, подталкивали один другого. Еремка встал, поднял посошок и хотел уходить.

— Куда ты? Стой! — окликнули ребята.

— А чаво вам надо?

— Чей ты, откуда?

— Дальний.

— Посмотри-ка у нас какая рыба.

Еремка остановился, ребята улыбались.

— Да ты не бойся, не обидим, мы из колонии.

— И не думал бояться, ко всему привык. Хлеб есть у вас?

— Нету, зачем тебе?

— Жрать хочу.

— Пойдем в колонию, там накормим, это рядом.

Еремка согласился, и вся гурьба тропинкой побежала в сторону. Скоро показалась церковь, зеленый сад, голубые крыши, на одной жестяной конь-флюгер. Ребята рассказывали, что они живут в барском доме, хозяин уехал за границу. Сами они приехали из Петрограда от голоду. От них узнал Еремка, как сделалась революция в Петрограде, сам рассказал про революцию в Черных Ключах.

Вечером ребята сидели кружком и решали Еремкину судьбу. Был среди них самый большой и толковый — Петька Буркин, он отговаривал Еремку идти в Сибирь, звал в колонию. Петька ползал по большой географической карте.

— Вот здесь мы, до Урала почти сотня верст, а до Медвежьего Броду… Ууу! — Петька искал Брод. — Его и нет совсем.

— Нету? Куда же мамка-то уехала! Я письма посылал, получали.

— На карте нету. На земле-то он есть, а что мал — это верно, с нашу колонию, она тоже не помечена на карте. И Казачинска нет. Вот Красноярск нашел, до него тебе придется, а там, может, до Броду еще тысячи верст. Не ходи, живи у нас!

— До Красноярска много ли?

Петька прикинул линейкой по карте, подсчитал:

— Эх, и много, две тысячи будет.

— Сколь, покажи! — Еремка не представлял себе, велики ли две тысячи.

— Чудак ты, да никаким глазом не окинешь и пешком не дойдешь.

— Не дойти?

— Не дойдешь, ни за что. Вовек.

— А я, может, больше прошел?

— Больше, сказал тоже, до Питера отсюда и двух тысяч нету, а он на конце нашей земли, у моря; ты ведь не от моря?

— С лугов я, таких нигде больше не видел.

— Значит, ближе. Не дойти до Броду.

Подумал Еремка, устрашился далекого пути и остался в колонии. В тот же день отвели ему кровать и самого его обделали под вид колониста. Дали трусики, безрукавную рубашку и сандалии.

Весело, свободно жили колонисты, а Еремку не веселило: тянуло в далекую дорогу. Привыкли у него ноги шагать, а глаза видеть всё разное. Затосковал парень, не находил себе места. Было только одно во всей колонии, где он любил сидеть, — светлый-светлый ключик бил из горы, а гора обрывом, и падал ключ вниз, ударялся о каменную коричневую с разводами плиту. Называли ее колонисты Яшмой. Разбивался ключ о плиту в брызги, взлетали они вверх, и в них сверкали разные огни. Днем, при солнце, — огни, и ночью, при месяце, — огни. Еремка часто убегал сюда.

Его тянуло идти дальше, идти день и ночь. А ночи были лунные, звездные. И Еремка ушел по тропинке к железной дороге, а по ней дальше, к невидимому Уралу.

Он торопился, батожок звенел о каменистую землю, в левом боку начались колики; он захватил бок рукой. К утру впереди появились темные грозовые тучи, они поднимались выше и выше, и в них перекатывался гром, похожий на ход поезда. Можно было подумать и обратное, что это гул поезда, похожий на гром.

Еремка отошел в сторону от дороги, улегся под песчаным обрывом, чтобы укрыться от дождя. Гром не утихал, а дождя не было. Когда взошло солнце, Еремка вместо грозовых туч увидел горы. И впереди, и вправо, и влево — горы, чем дальше, тем синей, тем грозней, и в самом деле словно тучи, но и дороже Еремкиному сердцу. Вот он Урал, за ним Сибирь и там Медвежий Брод.

Парень хотел снова пуститься в дорогу, но не смог: за ночь отбил ступни на каменистой тропе. Он еле добрался до ближней станции, где ждал паровоза состав с солдатами, и стал просить, чтобы подвезли его хоть маленько. Рассказал про новую избу, про березу…

— И ты чуть не полмира задумал отмахать пешком? — дивился усатый солдат, сидевший на ступеньке вагона.

— Да, пешком. На железку у меня нет денег. Давно уж иду без копеечки. Долго ли еще идти мне? — добивался Еремка от солдата. Никто ведь еще не сказал ему толком, далек ли путь. Один Петька-колонист брякнул: «Никогда не дойдешь».

— Долго ли?.. — Солдат задумался, соображая. — До жениховых лет хватит.

— Ты, дяденька, правду скажи!

— Я всегда говорю правду, не люблю шаромыжничать.

Но правда была такая, что Еремка никак не мог