Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин

И вот местные сенаты, давно обессилевшие, подхватили этот лозунг. Пошли навстречу массам. Сенаты поклялись противодействовать любой попытке разрушения градшафтов, предпринятой со стороны, с использованием военных или технических средств. Тогда-то градшафты, разросшиеся пышнее, чем прежде, и встали на собственные ноги. Сломленная власть больших семей опять окрепла. Градшафтам пришлось отчасти пойти по пути регресса, работать сразу во многих направлениях, чтобы их нельзя было опрокинуть одним ударом. В пределах градшафтов обузданные массы вели себя очень спокойно. Им позволяли кричать: «Долой изобретения!» Эта их ненависть помогла новым правителям вновь ограничить доступ к технике и науке и укрепить собственные позиции. Сенаты присвоили себе право экзаменовать новых техников и контролировать их использование. Градшафты поддерживали между собой тесные отношения. Возник своеобразный круг градшафтов и ландшафтов. Лондон очень внимательно наблюдал за ними, за их союзом.

Властители же городов — мужчины и женщины, обретшие благодаря народной поддержке большую власть — сидели, преисполненные высокомерия и иронии, и смеялись. Смеялись над тем, что народы им доверились; конечно, они готовы помочь, чтобы у горожан не вырвали из-под ног почву посредством новых изобретений. Они смеялись: «Мы не позволим, чтобы у вас вырвали из-под ног почву. Но знали бы вы, на какой почве стоите!»

В то время по всем ландшафтам бродили представители разных сект и церквей, предостерегали от прогресса, от потерявших стыд мировых концернов и их разрушительного влияния. А увидев, что во главе городов и ландшафтов теперь снова стоят сильные мужчины и женщины, они начали предостерегать и от этих братьев и сестер Мелиз из Бордо, от этого неизменно возвращающегося зла. Дескать, никогда не догадаешься, во что власть, это адское чудище, превратит людей, в чьи руки она попала… Что касается самих градоначальников, то они сияли. Они ведь всем обеспечили безопасность, занятость, блеск культуры.

С ПОЯВЛЕНИЕМ искусственного синтеза продуктов питания — в двадцать шестом столетии — произошел беспримерный переворот. Он повлек за собой изменение всех условий общественной жизни и одновременно обозначил необходимость возвращения к строгим, даже строжайшим формам власти. Никакие благонамеренные протесты противостоять этой необходимости не могли. Именно выходцы из низов интенсивней всего работали над ужасным открытием и сами невольно подготовили неизбежную реакцию на него. Сенаты, руководившие этой работой, поначалу неистово ее подстегивали; позже прогресс в исследованиях поверг их в смятение. Когда после блужданий наощупь, растянувшихся на несколько десятилетий, им представили первые удачные результаты, они испугались. И сперва приостановили работу, потом снова возобновили; результаты же держали в тайне. Слух об изобретениях не должен был просочиться наружу, изобретатели сидели среди сенаторов. Десятилетиями без пользы лежали в лабораториях Чикаго и Эдинбурга постановления об экспериментах, осуществление которых могло оказать катастрофическое воздействие на совместную жизнь людей.

Ученые не пошли по пути простого неорганического синтеза, а опирались на наблюдения над растительными и животными организмами. Ультра-микроскопические исследования и точнейшая регистрация процессов, происходящих в живых органах, позволили наконец — после чудовищных трудностей и ошибок, при неутомимой работе целых батальонов химиков физиков физиологов — добиться ясности относительно реакций обмена в живых телах. Но сперва потребовалось достичь значительного прогресса в физике, усовершенствовать конструкции ультра-микроскопов, электрических измерительных приборов. От Алисы Лайард, белой женщины из Чикаго (роскошного — фантастической красоты — экземпляра человеческой породы), исходили решающие идеи, касающиеся регистрации, автоматического зарисовывания сопутствующих микроэлектрических и тепловых процессов в клетках исследуемых органов. Когда с этими проблемами было покончено, анализ сложных созидательных и разрушительных механизмов удалось завершить довольно быстро.

Физики и химики освободились наконец от необходимости связывать свой труд с животными и растительными организмами. Долгое время они с отвращением и усмешкой думали о том, что одно-единственное засушливое лето может вызвать голод в целых регионах; думали об абсурдной зависимости человека от жары и сухости. Эти химики и физики больше всего ненавидели зеленеющие поля, луга и бурлескные скопления стад. Словно реликты более ранних геологических периодов, сохранялись в их эпоху скотобойни колбасные булочные. Булочные: нечто такое, о чем сообщали еще ассирийские глиняные таблички.

Великий Меки возглавлял главную лабораторию Эдинбурга. В лаборатории было две сотни отборных сотрудников. Они — за исключением тех, кто занимался подсобной работой, — годами не покидали территорию этого научного центра. Меки, члена эдинбургского сената, сенаторы обязали осуществлять строгий надзор за его помощниками и при малейшем подозрении против них не останавливаться перед такой мерой, как интернирование. И в то время, и позже ходило много слухов о зеленом круглом столе Меки. Зеленую форму носили мужчины и женщины, работавшие в лаборатории. Они, все двести человек, рассаживались за столами в большом жилом здании, расположенном позади институтского корпуса. В том же помещении находились — в свободном пространстве между их столами, сдвинутыми так, чтобы образовалась подкова, — маленькие столы, за которыми ели и пили люди в фиолетовых костюмах, именуемые гостями. Произносивший слово «гость» — если работал в институте недавно — приподнимал верхнюю губу, будто хотел улыбнуться; сотрудники же постарше хмурились. Ведь речь шла о человеческих жертвах, которых на определенном этапе начинали использовать для опытов. Эти люди выглядели так же, как все остальные, но постепенно их внешний облик менялся, потом они исчезали и на их месте появлялись другие. Сенат по первому намеку Меки присылал из города новых «гостей»; они никогда не бывали беспокойными, испуганными, склонными к подозрительности — обычные люди, которых приглашали в институт будто бы как желанных помощников, чтобы посвятить в тамошние тайны. На самом деле никто их ни в какие тайны не посвящал — эту сотню людей, которые удивлялись, почему их каждый день взвешивают, измеряют им температуру, селили в специальных «гостевых» комнатах; но их это не обижало, ибо они видели, что и «зеленые» точно так же взвешивают и контролируют друг друга. «Фиолетовые» гуляли по лесу вместе с другими, бегали, занимались спортом, но снова и снова некоторые из них исчезали. Они не видели расположенного далеко на задах гигантского лазарета, где, помимо загонов для больных лошадей и собак, имелась тысяча человекомест. Ведь именно столько больных периодически здесь скапливалось. Все они лежали в отдельных палатах; никогда им не представлялась возможность поговорить друг с другом; а если кто выздоравливал, его отправляли в Чикаго, на станцию Алисы Лайард, которая в дальнейшем наблюдала за таким человеком.

Не видели «фиолетовые» и просторного странного кладбища. Оно представляло собой лабиринт маленьких бетонных подземелий с ярким освещением. Человек, который спускался туда по лестнице, обнаруживал стоящие в глубоких нишах колбы стеклянные банки поддоны, с отверстиями (закрытыми, но снабженными кранами), через которые, шипя, поступало внутрь — или выводилось изнутри — какое-то газообразное вещество. Маленькие вентиляторы, жужжа, выгоняли едко-кисловатый воздух подвала через отводную трубу наружу. Каждая банка каждый поддон были надписаны; прикрепленная цепью к стене, висела толстая регистрационная книга, полная записей. «Фиолетовых» не оставляли в покое и после смерти: анализировалось изменение их органов после прекращения взаимодействия с другими частями тела. «Зеленым» никто не был безразличен, если он умирал и утрачивал то, что очень приблизительно можно назвать «духом» или «жизнью». Из столовых и лабораторий «зеленые» спускались на кладбище, где снова измеряли температуру, извлекали какие-то жидкости, добавляли новые вещества, регулировали поступление газа, пропускали сквозь законсервированные части тел электрический ток или подвергали их облучению. «Фиолетовые» никогда не понимали, что с ними происходит. Они думали, будто живут едят пьют дышат как все другие. Но они ели поддельную пищу, пили поддельные напитки, в своих комнатах — хорошо изолированных, запертых комнатах для гостей — вдыхали воздух, насыщенный таинственными субстанциями. То, что им подавали в столовой, в пространстве между подковообразно поставленными столами, за которыми болтали «зеленые», выглядело как жаркое, имело вкус соуса вина пирога кофе шоколада. Иногда (обычно в самом начале) это действительно были жаркое, соус — как носители диагностирующих веществ. Позже гостям давали только мнимую пищу: мясоподобную массу — студень, плотный или напоминающий по консистенции печень. Он был насыщен — в зависимости от того, какие опыты проводились в данный момент — субстанциями, подвергаемыми анализу.