Мудрец сказал… - Лао Шэ

– Что с ним происходит?

Оуян улыбнулся:

– Ничего особенного, я найду способ его вылечить. А сейчас хочу спросить тебя об одной важной вещи: ты что, собираешься жениться на барышне Вэй? Теперь у тебя есть отличная работа, так что в самый раз обзавестись семьей!

– Я не питаю к этой Вэй никаких чувств, мы просто знакомые, – медленно, с расстановкой, как настоящий чиновник, произнес У Дуань. – И не думай, что я получил должность благодаря ей, совсем нет!

– Тогда что ты скажешь насчет барышни Ван?

– Но ведь ты же хотел просватать ее за Чжао! – возразил изумленный У Дуань, натянуто улыбаясь.

– Он говорит, что передумал и не хочет вторично жениться, поэтому я спрашиваю тебя. Говоря откровенно, я давно хотел свести тебя с Ван, так что не думай, будто я подлизываюсь к тебе из-за твоей должности! – Оуян налил себе вина. – Между прочим, Ван совсем недурна и внешностью, и манерами…

– Все это так, но я не собираюсь пока жениться. Надо сначала на службе себя проявить! – продолжая улыбаться, сказал У Дуань.

Если бы ему довелось услышать такое до своего назначения, он немедленно сообщил бы обо всем Мудрецу. Но сейчас, получив чиновничью должность, У Дуань начал мыслить шире. Он не стал допытываться, какая тайна связывает Оуяна с Ван, и тем более не собирался ссориться с ним из-за этого. Даже если бы Оуян вдруг разоткровенничался, он не пожелал бы его слушать, потому что чиновника должны интересовать политические тайны, а не любовные интрижки студентов. Он уже понял, что сила студента – в умении красиво говорить, а сила чиновника – в умении размышлять, сопоставлять факты и по возможности держать язык за зубами.

– Значит, ты не хочешь жениться? – вновь спросил Оуян.

– Пока не хочу.

– Ну что ж, это тоже неплохо, – неожиданно согласился Оуян, понимающе взглянув на него. – Служба сама по себе вещь достаточно важная. Скажи, ты и Чжао хочешь пристроить?

– Естественно. Не знаю только, выйдет ли что-нибудь из этого.

– Надеюсь, что, когда вы оба возвыситесь, вы не дадите мне умереть с голоду…

– Еще бы!

– Спасибо, старина У! Ты сейчас в пансион?

– Нет, я еще должен нанести визиты нескольким сослуживцам, а вечером у меня банкет.

– Ну ладно, мы ведь каждый день видимся. Еще раз спасибо тебе!

Оуян распрощался с У Дуанем и поспешил в пансион.

– Старина Чжао, можно к тебе?

– Кто это? – притворившись, будто не узнал его, откликнулся Мудрец.

– Это я. – Оуян толкнул дверь и вошел.

– А, Оуян! Ты еще интересуешься мной, нечиновным?

Мудрец освободил стул, на котором сидел, и с обиженным видом прилег на кровать. Оуян нахмурился.

– Не надо так! Что бы я ни делал, все для твоей же пользы.

– Даже твоя холодность и презрение ко мне? Ха-ха!

– Вот именно! Разве ты не помнишь нашей ссоры с У Дуанем? Сейчас он стал чиновником, и совершенно очевидно, что без его помощи тебе не обойтись. Но он ведь знает, что мы с тобой друзья, и может отказать тебе из-за одной лишь неприязни ко мне. Сегодня я спрятал свою гордость в карман и пошел на мировую: не ради себя – за себя я его ни за что просить не буду, – а ради тебя. Да, ради тебя! Когда ты убежал из ресторана, я воспользовался случаем и поговорил с ним. Для настоящего друга я готов пожертвовать не только гордостью, но и собственной жизнью! По- нятно?

– Мне все понятно, а главное, что ты мастер убеждать. Язык у тебя почище колотушки! – захохотал Мудрец, садясь на кровати.

– Я умею не только убеждать, но и действовать! А теперь скажи: что делает для тебя У Дуань?

– Пытается пристроить меня в муниципалитет, но говорит, что сейчас там есть только вакансия письмоводителя. Я ему сказал, чтоб не старался зря, что лучше я умру с голоду, чем пойду служить жалким писарем за двадцать юаней!

– Как, ты отказался?! Хорош! – взволнованно воскликнул Оуян, покачав головой. – Ну, дорогой Чжао, с подобными замашками не быть тебе чиновником!

– Не быть так не быть, а в писаришки не пойду! – преисполненный уважения к собственной персоне, отрезал Мудрец.

– Ну, а если бы я попросил тебя пойти на эту должность, а жалованье отдавать мне? Ты бы согласился?

– Двадцать юаней я и так готов тебе давать, незачем мне ради этого позориться. Могу даже пристроить тебя на эту должность, если ты жаждешь переписывать бумаги.

– Но для начала надо уметь писать, а это дело нешуточное. И все-таки я уважаю тебя за благородство! Ладно, черт с ней, с этой должностью, поговорим лучше о другом: в субботу, в три часа, ты можешь встретиться с Ван в чайной «Павильона синих облаков»…

* * *

В «Павильоне синих облаков» торговали национальными товарами: бамбуковыми мечами и пиками, покрытыми оловом, масками демонов, размалеванными красной краской, обозначающей кровь, – но коронным номером павильона была столичная опера, или в просторечии «две флейты» [50], которую представляли в чайной. Наслаждаться «двумя флейтами» могут только истинные китайцы, а истинный китаец – это человек с железными ушами и животом, способным вместить три чайника чая и десять тарелок тыквенных семечек [51]. С такими физическими данными он спокойно может возлежать в кресле под оглушительный звон гонгов и дьявольское завывание флейт. Любопытно отметить, что подобной музыкой услаждают свой слух лишь дикие племена и цивилизованные китайцы. Китайская цивилизация неповторима именно потому, что единственная в мире сохранила в себе черты варварства: дикари питают слабость к барабанам, огромным трубам, и китайцы тоже; дикари поклоняются различным животным, и китайцы до сих пор не оставили в покое черепах, лис и зайцев. Но у китайцев еще есть Конфуций и царь Гуань [52], ездивший на коне по имени Красный Заяц. Дикарям просто так нравятся ударные инструменты, а китайцы даже в звучании гонгов и барабанов слышат подъемы, спады, паузы и кульминации. Отсюда видно, что китайская цивилизация действительно неповторима, возникла в глубокой древности и называть ее можно либо дикой цивилизацией, либо цивилизованной дикостью.

Некоторые заморские черти именуют всякий дурной запах китайской вонью, а любую странную или грязную пищу – китайской жратвой. Но если бы они вникли в суть дела, то непременно раскаялись бы и сказали, что китайский организм самый развитый и совершенный на свете. Ведь у китайцев железный нос, не улавливающий никакой вони, и медный желудок, способный переварить не только тухлые яйца столетней давности, но и