Употреблено - Дэвид Кроненберг

– Подавлена. Наши ребята старались обходиться с ней помягче, но равно у нее сильный стресс. Ей сказали, что она едет к Аростеги, она вроде успокоилась, но теперь, получается, дело обстоит несколько иначе. Интересно посмотреть, как она отреагирует. При случае устрою вам разговор по скайпу.

Эрве смотрел на Вертегаала с грустью: за все время, что тот звонил ему из КНДР, он ни разу не видел прежнего Ромма – озорного, обаятельного, очаровательного интеллектуала. Эрве скучал по тому Ромму и думал, осталось ли от него что-нибудь; он так долго находился под надзором, менял себя в угоду требованиям капризного авторитарного режима, и, может, эта новая личина пристала к нему намертво. Надо как-нибудь самому поехать в Пхеньян, думал Эрве, хоть в качестве просто туриста, и посмотреть, пробудится ли принцесса Ромм от поцелуя принца Эрве.

– Откуда ее забрали? Из аэропорта?

– Как ни странно, ее нашли в том доме в Токио, который сняли для Аростеги наши агенты. Она жила с ним. Собрала чемоданы и сидела у двери – хотела ехать куда-то, сама не зная куда. Я читаю отчет.

Да, Ромм смотрел в сторону – не туда, куда обычно смотрят, разговаривая по скайпу. Мало кто вообще смотрит в камеру или даже знает, где она на “Маке”: крошечная, незаметная, она утоплена в планку корпуса над самым экраном. Ромм в окошке косился влево, щурился, пытаясь прочесть и перевести текст на весьма специфическом северокорейском диалекте.

– Она собрала не только свои вещи, но и все вещи Аростеги, в том числе электронику, что очень хорошо. Нашим людям и дом обыскивать в общем-то не пришлось.

– Еще одна победа кимунизма, – сказал Эрве, понимая, что ступает на опасную дорожку; юмор и ирония в корейском дискурсе не приветствовались, именно поэтому в ходе таких поднадзорных разговоров шутки оказывались очень полезными – в отсутствие подобной практики в повседневном общении корейцы их просто не понимали. Термин “кимунизм” предложил Ари – для обозначения экзотической модели ксенофобского национализма, которую пропагандировала династия Ким и которую нельзя было сравнить ни с социализмом, ни с коммунизмом или даже маоизмом, хотя и в указанных режимах тоже процветал культ личности. Ари полагал, что французских интеллектуалов, не исключая его самого, привлекала в корейской политической системе ее суровость вкупе с фантастической, провокационной гибкостью.

– У нас осталось еще одно незавершенное дельце, – сказал Ромм. – Надеюсь, ты поддерживаешь связь со своей подружкой Чейз Ройфе.

– Само собой. Пару часов назад отправил ей тот же файл, что и тебе.

В лице Ромма произошла резкая и тревожная перемена: обычно в окошке скайпа Эрве видел его безоговорочно веселым, жизнерадостным, бойким, как северокорейские дикторы новостей, теперь же лицо Вертегаала сделалось непроницаемым, он смотрел напряженно, прищурившись. Таким образом он сделал предупреждение Эрве, и тот понадеялся, что кураторы Ромма ничего не заметили.

– Шутки шутками, но поступил ты не очень-то умно.

Эрве не привык слышать упреки от Ромма; в этой игре они, молодые французы-технократы с большим будущим на мировой технополитической арене, где вершилась драма под названием “киберборьба”, были равноправными партнерами. Но когда дело касалось их специфических контактов с Северной Кореей и молодым президентом Ким Чен Ыном, о равноправии речи не шло. Именно Ромм первым отправился в уединенное королевство – ему, техническому специалисту, дали рабочую визу, именно Ромм включился в деятельность только зарождавшегося тогда секретного, полулегального рынка технических разработок – сначала чуть ли не как иностранный диверсант, а потом уже как признанный руководитель революционного сектора прикладных технологий на службе чучхе. Ромм тоже был студентом Аростеги, учился старше курсом и легко склонил Эрве принять участие в его проекте создания собственной маленькой империи в составе северокорейской империи. А Эрве в свою очередь помог ему завербовать и супругов-философов, ведь их размышления о консьюмеризме и политике так красиво переплетались с ретрорадикализмом уединенного королевства.

Теперь Эрве понял, что в самом деле допустил ошибку, и даже не одну. Как ни мучительно это признавать, но он боялся рассказать Ромму о художественном проекте, который они задумали вместе с Чейз, о том, что отправлял ей файлы, а Чейз распечатывала на 3D-принтере части мнимого искалеченного тела Селестины. Таким образом, у Чейз в Торонто, в ее чердачной мастерской, были доказательства того, что Селестина Аростеги жива, что на обличительных фото не части ее тела, а лишь биопластиковые муляжи, подделка, изготовленная командой специалистов по спецэффектам, чтобы инсценировать жуткое убийство с последующей разделкой трупа.

– Я просто хотел напомнить о себе, о наших беззаботных сексуальных играх с Аростеги, чтоб не потерять с ней связь, – оправдывался Эрве. – Чейз впала в депрессию, и я подумал: нужно ее как-то встряхнуть, вывести из этого состояния. Она заявила, что зря я заставил ее есть ампутированную грудь мадам А., что полиция в конце концов обнаружит образцы и ее ДНК. И тут, увы, не поспоришь. Когда мы решали, как поступить с остатками груди, как представить полиции убедительные доказательства убийства и последующего поедания трупа, мы не подумали, что в слюне тоже содержится ДНК.

– Насколько нестабильно, по-твоему, ее состояние?

– Дома у Ройфе вообще неспокойно. Там сейчас живет друг нашей канадки, журналист, готовит материал. И скоро может найти такой материал, о котором и не подозревал. Чейз, например, в состоянии фуги, как она это называет, калечит сама себя – отщипывает кусочки кожи и ест. Понимаю, говорит, что это какой-то пошлый спектакль, но поделать с собой ничего не могу. Отец Чейз показал этому американскому дружку нашей канадки, что делает Чейз. Его зовут Натан Мэт. Обычно пишет на медицинские темы.

Ромм помолчал, потом сказал:

– Надо бы тебе съездить в Торонто, проведать Чейз Ройфе. Оценишь ситуацию на месте. Любую помощь, если понадобится, мы окажем.

– Ага, – согласился Эрве. – Да, пожалуй, это произведет необходимый очистительный эффект. Моя поездка будет финансироваться из обычного источника?

Чтобы получить средства из фондов, выделяемых Вертегаалу на его разработки, требовалось совершить ряд сложных операций: сначала выписывалось платежное поручение для банка “Голомт” в Улан-Баторе – в тугриках, монгольской валюте, затем производились многочисленные переводы из одной валюты в другую, трансферты, пока наконец в банке “Креди Агриколь” (бывшем спонсоре победителей “Тур де Франс”), в филиале на набережной Поля Думера, на коммерческом счету компании Trois Médecins Français[41], принадлежавшей Эрве, не возникал депозит (в евро или долларах, в зависимости от обстоятельств) – нужно ведь было скрыть, что первоначально эти деньги были корейскими вонами.

Ромм в окошке скайпа открыл рот, хотел что-то сказать, но внезапно завис, замер, как компьютерная картинка, а потом осыпался дождем сверкающих пикселей. После многозначительной паузы окошко скайпа тоже схлопнулось, и на мгновение посреди вихревой туманности Андромеды, изображенной на стандартных обоях рабочего стола операционной системы Mac OS X (кодовое имя “Лев”), образовалась квадратная черная дыра. (В последнее время Эрве не устанавливал персональные обои – из соображений секретности; раньше на рабочем столе красовались фотографии симпатяги Colnago.) Тупо уставившийся в очередную черную дыру, возникшую во Вселенной, Эрве почувствовал себя младенцем, которому жестоко обрезали пуповину, и даже усомнился на мгновение, что говорил с настоящим Роммом Вертегаалом.