Вампир Арман - Энн Райс

Я вскрикнул от ужаса. Меня отшвырнуло назад. Но хотя теперья различал знакомую фигуру и древний силуэт его лица в терновом венце, лицо всеравно увеличивалось в размерах; удивительно нечеткое, оно опять склонилось надомной и внезапно чуть не удушило меня своим безмерным, всеподавляющим весом.

Я закричал. Беспомощный, невесомый, я не мог дышать. Якричал так, как не кричал за все мои жалкие годы, мой вопль вытеснил даже рев,забивший мне уши. Но видение продолжало надвигаться – огромная, давящая,неотвратимая масса, что когда-то была его лицом.

– О Господи! – заорал я изо всех сил, оставшихся в моихпылающих легких. В ушах шумел ветер.

Что-то с такой силой ударило меня по голове, что у менятреснул череп. Я услышал его треск. Я почувствовал всплеск крови.

Я открыл глаза. Я смотрел вперед. Я находился по другуюсторону часовни – распростерся у покрытой штукатуркой стены, бессильно раскинувноги; руки болтались, голова горела от боли в месте сотрясения, в том месте,которым я ударился о стену.

Лестат ни разу не шелохнулся. Я знал, что он не виноват.Можно было мне это не объяснять. Не он отбросил меня назад. Я перевернулся,упал ничком и подложил руку под голову. Я знал, что вокруг меня топчутся чьи-тоноги, что рядом Луи, что подошла даже Габриэль, и также я знал, что Мариусуводит Сибил и Бенджамина.

В звенящей тишине я слышал только тонкий, резкий смертныйголос Бенджамина:

– Но что с ним случилось? Что случилось? Блондин его нетрогал. Я видел. Этого не было. Он не...

Пряча мокрое от слез лицо, я прикрыл дрожащими рукамиголову, и никто не видел мою горькую улыбку, хотя всхлипы слышали все.

Я плакал и плакал, долго, а потом постепенно, как я иожидал, рана на голове начала затягиваться. Злая кровь поднялась к поверхностикожи и, зудя, оказывала мне свою злую поддержку, сшивая плоть, как исходящий изада лазерный луч.

Кто-то передал мне салфетку. От нее слабо пахло Луи, нополной уверенности у меня не было. Прошло много времени, прежде чем я наконецсжал ее и стер с лица кровь. Минул еще час, час тишины, – поскольку многиеиз уважения выскользнули из часовни, – прежде чем я перевернулся, поднялсяи сел у стены. Голова больше не болела, рана исчезла, присохшая кровь быстроосыпалась. Я долго и тихо смотрел на него.

Мне было холодно, одиноко и плохо. Чужие бормотания непроникали в мое сознание. Я не замечал ни жестов, ни передвижения окружающих.

В святая святых моей души я перебрал, по большей частимедленно, подробно, все, что видел, все, что слышал, – все, что я тебездесь рассказал.

Наконец я поднялся. Я вернулся и посмотрел на него.

Габриэль что-то сказала. Что-то резкое и грубое. Я неслышал, что именно. Я слышал звук, интонацию, как будто ее старинныйфранцузский язык, так хорошо мне знакомый, стал новым для меня наречием.

Я встал на колени и поцеловал его волосы.

Он не пошевелился. Он не изменился. Я ни секунды не боялся ини на что не надеялся. Я еще раз поцеловал его в щеку, поднялся, вытер пальцысалфеткой, которую до сих пор сжимал в руке, и вышел.

Кажется, я долгое время простоял в оцепенении, а потомкое-что вспомнил, вспомнил, что Дора давным-давно говорила, будто на чердакеумер ребенок, рассказывала о маленьком призраке и о старой одежде.

Уцепившись за это воспоминание, крепко сжимая его, я смог подтолкнутьсебя к лестнице.

Там мы с тобой через некоторое время и встретились. Теперьты знаешь, к лучшему или к худшему, что я увидел – или чего не увидел.

Итак, моя симфония окончена. Давай я поставлю свое имя.Когда ты закончишь переписывать, я подарю свой экземпляр расшифровки Сибил. И,наверное, Бенджику. А с остальным можешь делать что хочешь.