Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян

Был в лагере один парнишка, по имени Джон Уинстенли, у которого был тромбон. Он взял его с собой из дому, из Цинциннати, и сохранял на войне целых два года. Парнишка этот был небольшого роста, худенький, с серьезным, сосредоточенным выражением лица. На вид ему нельзя было дать больше шестнадцати-семнадцати лет, хотя ему было уже за двадцать.

Все знали, что у него есть тромбон, но Уинстенли не вынимал инструмента из футляра и не играл на нем: он говорил, что может играть только в соломенной шляпе. У него прежде была соломенная шляпа, и он привез ее с собой во Францию, но кто-то ее украл.

Достаньте ему соломенную шляпу, и он будет играть на тромбоне.

Но соломенной шляпы ни у кого из пленных не было, так что оставалось только обратиться к немцам. Трое или четверо наших говорили по-немецки, и один из них объяснил караульным, в чем состоит затруднение, но у караульных соломенной шляпы не нашлось. Они и рады бы послушать игру на тромбоне, но где им раздобыть соломенную шляпу?

Караульных попросили все же поискать хорошенько, расспросить приятелей и постараться найти шляпу, потому что без соломенной шляпы Уинстенли играть на тромбоне не может. Вдруг и в самом деле хорошо играет! Если это так, то стоит потрудиться.

Караульные обещали заняться этим делом.

Через некоторое время все решили, что Уинстенли не умеет играть на тромбоне. Историю с соломенной шляпой он просто выдумал, чтобы его не могли разоблачить.

Уинстенли гордился тем, что он настоящий тромбонист, такие разговоры его оскорбляли, и в один прекрасный вечер, в воскресенье девятого июля, он извлек тромбон из футляра и собрал его. Все столпились вокруг него и ждали, что будет дальше, – человек триста, не меньше.

Уинстенли облизал губы, прижал ко рту мундштук тромбона и несколько раз подвигал взад и вперед кулису, чтобы она ходила более плавно.

Потом он заиграл что-то такое, от чего мы даже в этом паршивом лагере почувствовали себя, как в раю. Но тут он вдруг остановился и сказал:

– Дайте мне на голову соломенную шляпу – не могу и двух нот взять без шляпы.

Тут все, конечно, поняли, что он не морочит нам голову. Побежали к караульным и стали умолять их ради Бога скорее послать за соломенной шляпой в Париж, потому что этот парень действительно умеет играть на тромбоне, на что караульные сказали – ладно они сами слышали, как он играет, и поэтому сделают все, что в их силах.

После этого случая никто больше не приставал к Уинстенли чтобы тот сыграл на тромбоне без соломенной шляпы, потому что люди испытывают прямо-таки благоговейный трепет перед человеком, который умеет управляться с трубой, в особенности – с тромбоном, и извлекать из нее музыкальные звуки. Все и прежде весьма уважали Уинстенли за то, что он протащил свой тромбон через всю войну, чуть ли не весь свет с ним объехал, а после того как он немного поиграл и люди поняли, что он не обманывает, все решили, что он человек необыкновенный, совсем особенный и поэтому достать ему соломенную шляпу просто необходимо.

Кое-кому из ребят Уинстенли показал свою фотографию, когда ему было девять лет. Он прижимал к губам тромбон, на голове у него была соломенная шляпа.

– Я никогда не играл без соломенной шляпы, – сказал он.

Песня, которую Уинстенли начал играть в тот вечер, была «Вам не узнать, как я по вас тоскую», – и, черт возьми, как это было прекрасно – ну просто что-то неземное! Он продолжал и дальше: «Вам не узнать, как нежно вас люблю» – все с той же легкостью, хватая за душу, но тут вдруг остановился – и ни с места.

Вместо того чтобы на него рассердиться, счесть его дураком или ломакой, все прониклись к нему симпатией. Все наперебой старались его утешить и говорили: «Ладно, Джонни, будет у тебя шляпа – то-то ты заиграешь». Все понимали, что ему не терпится поиграть на тромбоне, но что он слишком серьезный музыкант, чтобы позволить себе играть плохо.

А дни и ночи тянулись по-прежнему, группы составлялись и распадались, перестраивались и менялись, из старых выходили, создавали новые. Но у каждого на душе было что-то свое, что ни под какие группы не подходило.

И все знали, что есть такой Джон Уинстенли со своим тромбоном. Все слышали о песне, которую он заиграл и бросил, и всем хотелось, чтобы он доиграл ее до конца, но никто не требовал, чтобы он играл кое-как.

И вот однажды какой-то караульный сказал одному из наших ребят, знавшему по-немецки, что, по дошедшим до него слухам, другой караульный возвращается из Парижа, где проводил свой отпуск, и везет с собой соломенную шляпу.

Тут все, конечно, обрадовались и поторопились сообщить новость Уинстенли.

– Когда он приедет? – спросил Уинстенли.

– Со дня на день, – сказал кто-то. – Вот только будет ли она тебе впору?

– Должна подойти, – сказал Уинстенли. – Была бы соломенная да влезла бы на голову, а там и ладно.

Вот так наряду со всякими другими ожиданиями – ожиданием, что война кончится, ожиданием, что лагерь захватят американцы, ожиданием, что нас переведут в какое-нибудь место, где мы сможем получать письма, – мы стали ждать прибытия шляпы для Уинстенли.

Ждать так ждать, и, когда ждешь чего-то важного, ничего не стоит подождать заодно и чего-нибудь менее значительного.

Наконец караульный, побывавший в Париже, вернулся и действительно привез соломенную шляпу. Он сказал, что хочет вручить ее Уинстенли лично. Он прошел за изгородь, и наши ребята, говорившие по-немецки, проводили его к Уинстенли, который, как всегда, сидел на футляре с тромбоном. Когда он прогуливался, он таскал футляр с собой. Он всегда брал его с собой, куда бы ни отправился. Ну, Уинстенли во все глаза уставился на немца, побывавшего в Париже, потому что тот держал в руках пакет, а в пакете, возможно, была соломенная шляпа.

Переводчик сказал Уинстенли:

– Он привез тебе соломенную шляпу из Парижа. Его зовут Тротт фон Эссен.

– Спроси его, – говорит Уинстенли, могу я взять себе эту шляпу? Я ему заплачу, что она стоит, и прибавлю что-нибудь за беспокойство.

Переводчик поговорил с Троттом и потом сказал Уинстенли:

– Он говорит, для него это одно удовольствие, – ты можешь взять себе шляпу, он будет очень рад.

– Спроси его, – говорит Уинстенли, – какую песню ему сыграть, потому что первая песня будет для него за то, что он привез мне шляпу.