Естественный отбор - Александр Звягинцев

Тяжелые волны отливали в ранних сумерках ртутным серебром и пытались раскачать низкую длинную посудину с широкими потеками застарелой ржавчины на обшивке. Чайка, чумазая от мазута, легко опустилась на обледенелый носовой кнехт танкера, выходившего на рейд нефтяного терминала.

— С доброй весточкой к нам… тьфу-тьфу, чтоб мне! — сказал капитан, переводя бинокль с птицы на пограничников, черневших кучкой на пирсе, который метров на пять заливало штормовым накатом. — Ждут, сучьи дети, своего улова!

Непонятно, к кому относились слова капитана — к пограничникам или к стае чаек, рваной сетью висевшей над пирсом. Штурман в ответ только усмехнулся в рыжие усы.

— Пойду разбужу «пассажиров», — решил капитан и на полусогнутых ногах ревматика пополз вниз с мостика.

На самом дне трюмной преисподней, в узкой щели между переборками, луч фонарика выхватил лючок с небольшим штурвалом. Условный стук замка — и светлый луч с плавающими в нем пылинками уткнулся в две бесформенные тени.

— Все живы? Третьего не видать.

— Пятый день в лежку. Рвет одним желудочным соком.

— Ничего, на берегу морским ветерком обдует. Случается с непривычки… А я к вам с радостью: прибыли! Расчетик приготовили бы, туристики.

Вперед выдвинулась, заслоняя собой все узкое пространство, высокая широкоплечая фигура. Коротко остриженная борода искрилась проседью под светом фонарика. Седобородый протянул пакет.

— Тут штука баксов, кэп, как договаривались, — сказал сиплым шепотом. В стылой сырости трюма у него подсел голос.

Капитан без счета сунул деньги в карман кителя и кашлянул в кулак:

— Скоро стемнеет. Тогда я вас выведу. Покисните еще чуток, вояки.

— А погранцы сюда не сунутся? — раздался из-за спины широкоплечего нагловатый голосок. — Гляди, кэп, на границе тучи ходят хмуро.

— Не ваши проблемы, — буркнул капитан и со скрежетом задраил люк.

— Ешь твою вошь! — услышал он прежний наглый голос с вызывающими нотками. — В родную страну возвращаемся, как волки, с оглядкой.

— Волки и есть, — бросил им из-за переборки капитан. — Голуби на чужих полях свою кровушку за доллары не проливают.

Он снова хрипло откашлялся и громко харкнул себе под ноги без опаски — трюм не палуба. Через мгновение шаркающие шаги затихли в мерном рокоте машин.

В пыльной и угарной духоте, пропахшей мочой и блевотиной, удары пульса в висках мерно отсчитывали секунды. От духоты пот выступал на лбу, хотя из-за довольно заметного холода при дыхании изо рта вырывался парок. Пароходные «зайцы» в своей непроглядно черной норе вот уже пятый день привычно вслушивались в посторонние звуки, пробивавшиеся сквозь шум двигателей. Безоружные, ослабевшие без свежего воздуха и солнечного света, они могли теперь стать легкой добычей самого непутевого украинского пограничника.

Только часа через полтора загромыхали по трюму подкованными сапогами пограничники, тихонько заскулила, царапая где-то рядом переборку, собака.

— А там шо? — послышался голос снаружи.

— Рундучок для такелажа. — Капитан закашлялся так громко, что его не только за переборкой, а на палубе было слышно. — Барахло всякое, хозяйство боцмана.

Тяжелое буханье сапог по металлу затихло. Дизеля молчали уже почти час, но уши нелегальных пассажиров еще закладывало от непривычной тишины.

— Алексеев! — без боязни крикнул все тот же наглый голос. — Брось симулировать — приплыли. Хлебни спиртяги, желудку полегчает, верное дело в морском походе. Я когда почти двое суток на старой жестянке летел, только на джине и продержался, а бросало сверху вниз еще похлеще.

Раздался долгий стон, в темном углу на бухте пенькового каната зашевелился брезент.

Наконец вернулся капитан:

— Выходи, затворники. Подоили меня погранцы, как ту первотелку, — теперь уже не сунутся. Собирайте свои манатки и айда на волю. В тюрьме на нарах куда комфорту больше, чем у меня в трюме.

— Ты обещал посодействовать с паспортами… — Первым выходил тот высокий, широкоплечий, с проседью в бороде.

— Побрейся сначала, умойся да в гальюн сходи по-человечески. Успеешь с паспортами теми, как с козами на торг.

— Я не бреюсь из-за шрама. Американец финкой полоснул, и шрам вышел какой-то похабный — вроде доллара.

— А ты его?

— Я его без шрама обработал — за глотку да за борт.

— Вон твой дружок, — кивнул капитан на рыжего пассажира, который выводил на себе третьего, больного. — Гляди — шрам от виска до подбородка, но ни шрама, ни черта не боится.

— У меня, кэп, — отозвался тот своим наглым голосом, — не только рожа меченая, а все тело — чистая художественная штопка.

— Чтоб я так себе жил! — буркнул капитан. — И долларов мне дурных за то не надо, чтоб здоровьем за них расплачиваться… Ладно, пошли на камбуз. Покормлю заморских вояк горяченьким. Из верхнего, если у вас есть с собой, ничего не распаковывайте. Я вам бушлаты черные с крабом дам, чтобы с вами там портовые безо всяких.

Когда умытые «зайцы» жадно хватали на камбузе обжигающий гуляш, капитан все допытывался с хитрым прищуром:

— Домой «зеленых»-то много на брата привезете?

— Ага, — поддакнул с набитым ртом рыжий своим наглым голосом. — В обрез до дома на электричку.

— В отпуск собрались на родину или завязали навсегда?