Операция "Рагнарёк" - Андрей Юрьевич Журавлёв

— Не-а, — протянул Диззи, — машины я мыть, как раз, не умею. Я музыку люблю, но только слушать. Играть меня не тянет. Еще могу починить поломанный магнитофон или плеер, чтобы продать подороже. Вроде все…

— Маловато, — кивнул незнакомец, — вот и пораскинь мозгами, что с этим делать.

— А… — Диззи взглянул на бумажник, но поднять его так и не решился, — вы собираетесь проверить, как я потрачу эти деньги? Или…

— Нет, — мужчина отодвинул его плечом и сел за руль, — просто запомни, что я тебя предупреждал.

Дома Диззи первым делом кинулся к полке с дисками. На одном из них, доставшемся ему по наследству от погибшего в перестрелке приятеля, он обнаружил то, что искал. Фотографию незнакомца, еще не седого, но вполне узнаваемого. Мужчина стоял слева, среди большой группы музыкантов, а в руках у него была труба. Надпись на коробке гласила «Гарлемский ренессанс. 1929 год». На следующий день Диззи собрал вещи и уехал поступать в Беркли на факультет звукорежиссуры.

***

На душе было темно, как в саду. Бранка совершенно не походила на его прежних подружек. И не только своим волчьим происхождением или цветом кожи. С себя она требовала даже больше, чем с него. А если подумать… То с него не так уж многого, принимая его таким, как есть. Их перепалки больше походили на игру, чем на серьезные ссоры. До этого случая.

И еще… Диззи так и не воспользовался своим «шансом», хотя уже больше недели спал с девушкой в одной кровати. Оба они хотели этого и в своих постельных играх заходили довольно далеко, но Диззи чувствовал, как она сжимается от страха перед последним моментом, и каждый раз откладывал его на завтра. А теперь это «завтра» могло не наступить никогда.

Парень вздохнул и уперся в колени ладонями, собираясь подняться со скамьи. В его руку ткнулся теплый и влажный нос, и рука сама собой потрепала шелковистую шерсть за волчьим ухом. Зеленые глаза, сверкнувшие в темноте, глядели с тоской, но в уголках пасти затаилась умильная просительная улыбка.

— Я тоже хорош, детка, — еще раз вздохнул Диззи, обнимая волчицу за шею, — и ты меня прости, пожалуйста.

Светлая кожа девушки жемчугом переливалась в лунных лучах, просвечивающих сквозь густую листву, и его черные пальцы скользили по ней как тени. Диззи стало невыносимо жарко.

— Я не хочу давать тебе шанс, — прошептала Бранка, обнимая его и прижимаясь к нему грудью через тонкую рубашку, — не хочу, чтобы это был только шанс. Если не получится – мы попробуем еще. И еще. Пока все не будет хорошо. Ладно?

— Будет, — улыбнулся Диззи, — обязательно. Потому что я тебя люблю, детка.

Стоявшая на балконе Делия улыбнулась, когда ее тепловое зрение выхватило из темноты две полыхающие жаром тени. Она покачала головой и накрыла скамейку куполом тишины и магической тьмы. До утра заклинаний должно было хватить. Дроу тихо рассмеялась и скрылась в глубине дома.

***

Плечи затекли. Цепь, которой она была примотана к столбу, не только мешала сменить позу, оставляя возможность лишь слегка поерзать по полу, но и сковывала кровь ледяным холодом, не давая ни обернуться летучей мышью, ни просто снять боль в вывернутом назад плече.

Всего в метре от нее сидела крыса, потирая маленькими розовыми лапками жесткие усы, прихорашиваясь, лукаво поглядывая на Екатерину черными блесточками глаз. Голод, на грани Бешенства, терзал Бруха, выворачивая внутренности щипцами. Один раз она уже благословила его, в надежде, что вырвавшийся Зверь освободит ее, сделает то, на что она не способна сама, пока мыслит еще трезво. Но ее тюремщики знали об этом не меньше ее, и изредка подкармливали холодной бычьей кровью, ровно настолько, чтобы не позволить впасть в торпор или потерять контроль.

Конечно, контроль можно было отпустить и без Бешенства. Но Екатерина за долгие века привыкла полагаться на свой разум больше, чем на силу и другие физические возможности, и все еще не могла решиться на такой риск.

Крыса закончила свой туалет и неторопливой походкой направилась к узкой щели в стене, чуть не задев колено Екатерины. Бруха рванулась к зверьку, цепь дернулась, врезаясь в мякоть груди. Крыса злорадно пискнула и скрылась в норе.

Последние туристы уже покинули Тауэр. Но сюда, в сырое подземелье без окон, уже много веков не спускались даже служители Башни. Бифитеры в синих с красной отделкой мундирах эпохи королевы Виктории никогда не заходили сюда, чтобы отвести пленников на допрос или на плаху, и даже в архитектурных планах тайные подвалы не значились. Здесь Камарилья с незапамятных времен держала тех, кто должен был держать ответ перед Юстициариями, тех, для кого отсутствие окон в каменных мешках было даже большим послаблением режима, чем чистые простыни или серебряные кубки, которые когда-то полагались наверху избранным узникам Короны.

Дверь отворилась бесшумно, поток воздуха шевельнул пламя чадящего факела на стене. В темницу вошел мужчина, невысокий и хрупкий, с пронзительным взглядом карих глаз и зачесанными назад недлинными рыжеватыми волосами. Строгий темно-серый костюм, на фоне которого белыми орхидеями смотрелись сложенные на груди удивительно изящные аристократические руки, сидел с обманчиво-привычной элегантностью. Ярослав Пашек родился лет за восемьсот до своего костюма, и его первой после пеленок одеждой была ряса послушника.

На лице Пашека застыло непроницаемое выражение, но Екатерина не обманулась – к врагам Камарильи Юстициарий Клана Бруха питал фанатическую ненависть, граничащую с религиозным экстазом. Ярослав считал себя орудием Бога на земле, призванным искоренить Шабаш и отправить в Ад всех предателей Камарильи.

— Я рассказала все, — опередив Пашека, выдохнула Екатерина. Ей позволили исцелиться, но воспоминания о методах, которыми Юстициарий выжал из нее последние капли информации, все еще отдавались в груди ледяным ужасом, — ты пришел огласить приговор?

— Не все, — Пашек покачал головой, полностью игнорируя вторую часть ее фразы, — только то, о чем тебя спросили. И я уже вторую ночь думаю, о чем бы еще тебя спросить. Но время не терпит, и я решил предложить тебе не дожидаться вопросов.

— Я видела не меньше ночей, чем ты, Ярослав. И подробный рассказ о каждой из них может занять десятилетия. И все равно