Удар молнии - Виктор Кнут

— Вот и я о том же, — поддержал ее я, вылезая из своего укрытия и удобно устраиваясь на зад нем сидении. — Езжай, Алинка, на Ветеранов.

Дождь усилился, и равномерно окрашенное серыми красками небо совершенно не внушало мне оптимизма.

«Если непогода затянется, — грустно размышлял я, — то ко всем прелестям командировки в Карелию добавится еще и сырость. А тем, что я закаленный, похвастаться не могу. Насморк… ангина… пневмония… двусторонняя пневмония… больничная койка… обитый синим бархатом гроб… Эх, жизнь моя — жистянка! Сидел бы лучше в будке на Валерином огороде, топил угольком кирпичную печку… Подлец Голоблад!»

— А ведь этот Салман срисовал номер твоей машины, — оторвала меня от невеселых думок Алина. — Правда, хрен ему это поможет. Что дальше, Слава?

— Приедем ко мне, отзвонишься Ларисе. Успокоишь, скажешь, что она теперь под защитой. И оставишь ей номер своего телефона. Пусть звонит, если что. И вот еще… Она, конечно, начнет задавать вопросы. Ничего ей не ври. И ничего не отвечай на них. Ладно? Скажи, что тема закрыта. Она поймет. Не дурочка.

— Хорошо.

— Сегодня останешься у меня, — продолжал планировать я, — а завтра утром на такси поедешь домой. И возьмешь с собой одного моего приятеля. — Я перехватил в панорамном зеркале ее удивленный взгляд и улыбнулся. — Не волнуйся. Он с хвостом и питается «Педигри Палом». Его зовут Бакс. Стаффордширский терьер. Надеюсь, у тебя дома нет кошки?

Алина рассмеялась в ответ:

— Нет кошки. Скажи, а твой Бакс прилично воспитан?…

Прилично воспитанный Бакс встретил нас на пороге квартиры, активно виляя хвостом. Я сразу снял с вешалки поводок и ошейник. — Пойду прогуляюсь. Мы быстро. А ты звони Ларе.

— Номер?

— Семен Семеныч!.. — Я хлопнул себя ладошкой по лбу. — Бери ручку, записывай…

Лариса совершенно не удивилась тому, что ее сегодняшняя заступница вдруг звонит, представляется, оставляет номер своего телефона. Наверное, моя дочка все еще продолжала верить в добрые сказки. К счастью, как-то связать это событие со своим отцом-алкоголиком ей ума не хватило. Да и кому бы хватило? Разве что сумасшедшему. Или законченному фантазеру…

— Хорошая девочка, — уже под утро делилась со мной впечатлениями Алина, когда после нескольких сеансов постельной гимнастики ее вновь потянуло на разговор. — Приглашала в гости…

— Не вздумай!

— Да я понимаю. Бедная, она так плохо одета. Ты хоть помогаешь своим племянницам? Я имею в виду — материально?

Я уже засыпал. И пробормотал заплетающимся языком:

— Напомни утром. Выдам тебе на подарки для них. Пяти тысяч баксов достаточно?

Я не расслышал ответа. В это время из-под куста вылез вчерашний заяц.

— Ну, что я говорил, — заявил он. Уселся и по-собачьи почесал задней лапой за длинным ухом. — Говорил же, что будете вместе валяться в постельке. Так и надо! Эх, Пивцов, мне бы такую… Алину. Чисто правильная коза. Супер!

Алина…

Супер!

Алина-Алина…

А заяц уже убрался под куст. И мне уже начинало сниться что-то другое.

* * *

«Мицубиси» я оставил на платной стоянке — решил для поездки воспользоваться «Москвичом». Конечно, перемещаться на нем по лесу не сахар, зато у зеленого старичка есть огромное преимущество перед джипом. Если не превышать скорости, то ни один гаишник даже и не подумает тратить время на подобную рухлядь. Что можно взять с человека, который ездит на «Москвиче»? Другое дело — на «мицубиси паджеро». А значит, возможность того, что меня остановят, будут копаться в моих документах, а тем более, интересоваться, чем набит рюкзак, который лежит в багажнике, сводятся к минимуму. Да и в тех местах, где я объявлюсь, вряд ли кому-нибудь бросится в глаза мой «Москвич». И оставить его в лесу, если придется искать другие пути отхода, не жалко. Нет, во всех отношениях зеленый отечественный старик лучше дорогого японского внедорожника. Если, конечно, не принимать во внимание то, что в его салоне воняет бензином, а единственный «дворник» ползает по лобовому стеклу еле-еле.

Еле-еле… Направо-налево… Направо-налево… А дождик все льет. Мелкий пакостный дождик, каким славится северо-запад России. Дождик, который растягивается по времени, как правило, на недели. От него не спрятаться и не скрыться. Это не тропический ливень, который можно переждать под раскидистым баобабом. Это зараза, проникающая всегда и повсюду. Это наказание, ниспосланное нам свыше. Будь прклят тот, кто это придумал!

Еле-еле… Направо-налево… Еле-еле… Направо-налево… Спать… Спать, Слава… Спать… Еле-еле… Направо-налево… Спать… Направо-налево… Спать…

Не доезжая до Пяльмы всего десяти километров, я чуть не вылетел за обочину. В последний момент очнулся и резко вывернул руль, одновременно вбив в пол педаль тормоза. Машину занесло, и она остановилась, выпятив нос поперек дороги.

— З-зараза! — Сна как не бывало. Да и какой теперь может быть сон? Хватит! Наспался, чуть не похерил все планы к чертовой матери!

— З-зараза, — еще раз выругался я и, развернув «Москвич», аккуратно поставил его на обочине. Прямо перед скособоченным километровым столбом, уверявшем меня в том, что от Пудожа восемьдесят три километра. А значит, если верить тем картам, что в свое время изучал Персиваль Голоблад, шесть километров до перекрестка с грунтовой дорогой, которая ведет в сторону полигона — того, что мне нужен. Ровно шесть километров до финишной прямой автомобильной части моего путешествия.

Я решил не спешить. Достал с заднего сидения пакет с бутербродами, которые мне наделала сегодня утром Алина. Без особого аппетита сгрыз два из них — с сыром и с лососиной — и закусил все это пупырчатым огурцом, горьким настолько, что его в свою очередь пришлось срочно закусывать еще одним бутербродом — на этот раз с колбасой. Потом минут десять я просто сидел, расслабившись и страдая от жгучего желания закурить. А в открытое окно врывался аромат освеженного дождем хвойного леса. И шелестели шинами по укрытому влагой асфальту редкие автомобили, оставляя за собой облака водяной пыли.

Я потянулся, разминая суставы, отметил, что спать уже совершенно не хочется, и, включив передачу, отпустил сцепление. «Москвич» дернулся и начал лениво набирать скорость. Впереди меня ждали шесть километров до перекрестка, километров тридцать по грунтовой военной дороге, а потом еще двадцать — пешком через лес. С рюкзаком за спиной. С огромным, чтобы он развалился, рюкзачищей… Словно с крестом. На Голгофу!

Карта, заложенная в мою память, оказалась точна, будто лоция Невской губы. Там, где и следовало, я обнаружил раздолбанную грунтовку, давно забывшую о том, что такое грейдер. Въезд на нее был украшен ржавым погнутым знаком «Движение запрещено», продублированным табличкой «Волдозерский национальный парк. Проезда, — прохода нет!» Я свернул, проехал под знак, и «Москвич» со скоростью бегуна-марафонца загремел подвеской по ухабам и рытвинам, иногда проваливаясь колесами в глубокие лужи. В такие моменты у меня замирало сердце. Застрять на ночь глядя посреди этой дороги было бы верхом идиотизма.