Непримиримый - Валерий Павлович Киселев

Женщина замолчала, достала платок, стала вытирать слёзы…

– Ну, Лида, успокойся…

Первая женщина – Людмила Васильевна, как узнал из разговора её имя Потёмкин, – продолжала свой рассказ:

– Помню, в Моздоке уговорили вертолётчиков взять нас с собой до Ханкалы. Летели вместе с контрактниками, они все пьяные в дугу, и на нас с такой бравадой: «А вы зачем в Чечню?» – «А вы зачем? – отвечаю. – Убивать очень хочется или быть убитыми?» Как ни просились в Ханкале взять нас с колонной в Грозный, ни в какую, дорога так обстреливалась, что носа не высунешь.

В Ханкале переночевали в вертолётном полку. Всю ночь стрельба, бухает тяжёлая артиллерия, «Грады» стреляют так, что вагончик подпрыгивает, сполохи по всему небу, слева Аргун горит, справа – нефтехранилища в Грозном. В Ханкале к штабу нас не подпустили даже близко. Потом всё же направили в казарму, где разместились матери, разыскивающие своих детей. Многие жили здесь давно, со всей страны. Такое рассказывали – жутко слушать… Обменялись фамилиями, фотографиями разыскиваемых солдат.

То и дело ходили все в комиссию по розыску военнопленных. Возглавлял её какой-то полковник. У него был такой ритуал: каждый день в шестнадцать часов выходит из штаба к мамам и сообщает, что ничего нового нет, но, как только что-то узнает, сообщит. Однажды в этой комиссии какой-то офицер нам сказал, что мы плохо воспитали своих детей, раз они не пишут столько времени.

Из Ханкалы, пока мы там были, каждый день по пять-шесть вертолётов с убитыми солдатами, улетали, и лётчик говорил, что бывает до шестидесяти трупов в вертолёте. А сейчас двадцатилетний парень без ног, спивается напрочь на глазах… Другой пришёл из Чечни – и ему человека убить, что клопа на стенке раздавить…

– Извините, но я больше не могу слушать, надо перекурить, – поднялся Потёмкин и вышел на улицу.

Пошёл, глубоко вдыхая табачный дым, к вокзалу Моздока. У здания – одни патрули. Пассажиров практически нет. От офицера патруля Иван узнал, что движение по железной дороге на Гудермес открыто.

– Но желающих путешествовать на поезде, впереди которого платформа с песком на случай подрыва пути, немного, – добавил лейтенант.

Потёмкин зашёл в вокзал – ни души. Вспомнил, как летом девяносто пятого, когда уезжал домой… Тогда он ехал вместе с подполковником Коневым, заместителем командира полка. Денег на билеты не хватило. Собрали тушёнку, что брали с собой, пошёл к начальнику смены кассиров на вокзале. Рассказал ситуацию, положил на стол тушёнку, деньги, что были. Женщина долго смотрела, вздыхая, потом говорит: «Иди к кассе…»

Потом, за год до начала второй кампании, Потёмкин снова встретил случайно Конева, и тот ему рассказал о своей жизни за это время:

– Приехал на старое место службы, а должность мою сократили. Командующий армией говорит мне: «Плохо ты воевал, грубил. Увольняйся!» Отправил в округ своего зама по воспитательной работе, как я воевал. Генерал Трошев, когда узнал об этом, сказал им: «Вы сошли с ума! Отдайте его мне!» В конечном итоге девять месяцев числился командиром танкового взвода. Надо было как-то жить – продавал машины, таксовал. Раз пять ездил в Москву на беседу в отдел кадров – «Нет для тебя ничего, все вакансии заняты!» Наконец в марте тысяча девятьсот девяносто шестого был назначен командиром танкового полка в Дзержинске. Командовал полком, потом дивизией. В Академию Генерального штаба не пустили – лишний!

Иван Потёмкин вспомнил, как тогда уезжал из части солдат-срочник родом с Сахалина. Уезжал он по ранению. Солдатам-срочникам билет на самолёт был не положен, а на поезде он на остров никак не попадёт. «Ничего не знаем, – сказали ему в финчасти, – вот тебе проездные…» Тот стоит и плачет, бедолага. Выдали ему деньги за восемь месяцев службы в Чечне, но их не хватило даже на билет на самолёт. Купил он билет только до Москвы… Он ещё к нему домой заезжал за деньгами. На Сахалине как раз было землетрясение, ему так хотелось попасть скорей домой…

Тогда с ними увольнялся один контрактник из Твери, прямо из окопов в замызганной хэбэшке. Когда ехали на попутном чеченском автобусе в Грозный, то увидели контраст между ментами, летевшими домой, и пехотой. У ментов всё обмундирование было новенькое, а у пехоты – зашитая и изношенная хэбэшка, стоптанные и рваные сапоги и ни рубля в кармане. Как было тогда унизительно и стыдно, что армия не может обеспечить своих солдат и офицеров новой формой, чтобы они ехали домой как военнослужащие Российской армии, а не как бомжи.

Запомнился лейтенант: перед отъездом домой выменял у чеченцев новый камуфляж за две канистры бензина. Им менять было нечего. Вспомнил, как ночевали на вокзале в Моздоке, где их накормили простые люди, а привокзальный напёрсточник купил им бутылку водки.

А сразу за вокзалом бурлила обычная южная жизнь, работали магазины и киоски. Водка, удивился Потёмкин, в киосках стоит дешевле пива. Зашёл в магазин. Женщина в белом халате раскладывала из тележки по полкам пачки с мукой. «Трупы в морозильнике по полкам раскладывала», – вспомнил Иван бесхитростный рассказ летевшей в Чечню девчонки-медички на вокзале.

На станции, вопреки предположению, практически не было воинских эшелонов, хотя Моздок – главный перевалочный пункт грузов для армейской группировки. Стоял лишь эшелон с трубами для строительства нефтепровода. По путям ходили молодые люди в штатском, но с армейской выправкой и с торчащими из карманов рациями. На аэродроме неподалёку гудели самолёты.

Когда Потёмкин вернулся в казарму, солдаты уже перегрузили в автомашины ящики и коробки с гуманитарным грузом для их дивизии. Впереди колонны стояла БМП из батальона. Иван поздоровался со старлеем, спросил, как дела.

– Нормально. Только грязи столько, что утренние построения отменили…

«Грязи… – подумал Иван и посмотрел на свои берцы. – Да уж, чеченская грязь как липкий пластилин…»

Потёмкин залез на броню, и скоро колонна тронулась. Сразу же за Моздоком на шоссе в сторону Чечни через каждые несколько километров – блокпосты. Омоновцы там откровенно скучают. Лишь на мосту через Терек, за которым уже Чечня, некоторое оживление: проехал мальчик на ослике да прошла в Чечню группа женщин с сумками. Через несколько километров догнали ещё одну женщину, она брела по обочине на восток в туче пыли, но с российским флагом в руках.

В Горагорском следов боёв Потёмкин не заметил, на улице – группы молодых мужчин, некоторые на корточках, вышли из домов погреться на солнышке. Иван обратил внимание, что колонну они провожают, явно считая в ней глазами количество автомашин.

«Продаётся дом» – написано на фанерном щите. «Интересно бы посмотреть на пожелавшего купить здесь жильё», – подумал Иван.

Остановились на несколько минут на дороге у нефтяного бака с дырой от ПТУРС. Выстрел, прикинул Потёмкин, сделан со стороны Грозного.

Старлей и механик-водитель пошли было за бак по малой нужде, но их остановил возникший как из-под земли омоновец:

– Куда?

Услышав ответ, равнодушно сказал:

– Идите. Но там заминировано…

Далеко от дороги не пошли.

Колонна двинулась вперёд, и Потёмкин стал смотреть по сторонам. Вдоль дороги – столбы с давно оборванными проводами, но все поля, в отличие от многих российских, на удивление, вспаханы, то и дело попадаются стада коров и овец. На холме – памятник погибшим в Великую Отечественную, изрешечён пулемётным огнём. У дороги стоит «Беларус», крыша вмята в сиденье, словно на трактор