Пятьдесят на пятьдесят - Феликс Фрэнсис

Никак не удавалось вспомнить, когда я оставлял вот такие же следы на песке. Дедушка с бабушкой редко вывозили меня к морю, когда я был маленьким, но мы никогда не сидели и не ходили по пляжу. Во время войны деда отправили в Северную Африку, на протяжении двух лет он вдоль и поперек исходил египетскую пустыню. С тех пор у него выработалось стойкое отвращение к песку.

— Этот чертов песок повсюду проберется, — ворчал он и старался не приближаться к нему ни при каких обстоятельствах. Раз или два бабушка уговорила его посидеть на гальке в Брайтоне, пока я плескался в воде. Иногда мы ездили туда на день из Суррея, но никогда не отдыхали на берегу моря. Вообще, если вдуматься, мы ни разу не устраивали себе настоящих каникул. Для деда настоящим развлечением и отдыхом были скачки, куда он ездил почти ежедневно.

Пирс в Пейнтоне, как и все остальные пирсы в курортных зонах страны, был построен в конце девятнадцатого века, к нему причаливали суда для морских прогулок, когда начинался отлив и гавань мелела. С них же можно было нырнуть в воду. Как раз тогда появилась новая мода — купаться в соленой воде круглый год, считалось, это укрепляет здоровье. Очевидно, что инженеры Викторианской эпохи проявили незаурядное мастерство — почти все построенные ими пирсы благополучно дожили до наших дней, когда большинство людей пришли к выводу, что погружение в ледяную воду причиняет здоровью больше вреда, чем пользы.

Но пирсы выжили еще и благодаря тому, что их превратили в развлекательные центры. И пирс в Пейнтоне не был исключением, по всей его длине выстроились в ряд ларьки и аттракционы.

Я стоял на берегу в тени пирса и размышлял о том, что же могло произойти здесь с мамой. Интересно, где сам я находился в то время? Может, в тот судьбоносный день оказался здесь, в Пейнтоне, с родителями? Бывал ли здесь прежде, на этом самом месте у пирса, еще годовалым малышом? Был ли здесь, когда мама умерла?..

Смотреть тут было особенно не на что. Но я ничего такого и не ждал. Наверное, сглупил, примчавшись сюда из города, и теперь меня всю оставшуюся жизнь будет преследовать призрак матери, встретившей здесь ужасную смерть. Но что-то подсказывало мне, что посетить это место было необходимо.

Я достал из кармана брюк бумажник, вынул старенький измятый снимок родителей, сделанный в Блэкпуле. Всю жизнь я смотрел на него и тосковал по отцу. Именно его образ всегда доминировал в моем сознании, его, а не мамы. Дед с бабкой меня вырастили, именно они были моей семьей, но угнетала меня почему-то потеря отца, а не мамы.

И вот теперь я смотрел на ее изображение пристально, как никогда прежде. Стоял и оплакивал ее, думая о страшной смерти, которая подкараулила здесь совсем еще молодую женщину.

— Ты в порядке, парень? — раздался чей-то голос за спиной.

Я обернулся. На меня, прислонившись к одной из опор пирса, смотрел мужчина с седыми волосами, загорелый, в полинялом синем свитере и мешковатых шортах.

— В полном, — глухо ответил я и вытер слезы рукавом рубашки.

— А мы тебя еще оттуда заметили, — сказал мужчина и взмахом руки указал на выкрашенную свежей бежевой краской закусочную, что притулилась на берегу возле пирса. — Как раз открываемся. Хочешь чашечку чая?

— Да, пожалуй, — ответил я. — Спасибо.

— Тогда пошли, — сказал он. — Добро пожаловать.

— Спасибо, — повторил я, и мы вместе зашагали к его заведению.

— Он в порядке, мать! — крикнул мужчина и обернулся ко мне. — Моя половина вообразила, что ты собираешься утопиться, — сказал он. — Ну, ты понял. Войти в море и не вернуться.

— Да ничего подобного. — Мне даже удалось выдавить улыбку. — Нет, честное слово.

Он протянул мне большую белую чашку чаю с молоком, потом взял и себе у маленькой добродушной женщины, которая стояла за стойкой.

— Сахар? — спросил он.

— Нет, спасибо, — ответил я и с удовольствием отпил глоток горячей жидкости. — Денек сегодня выдался чудесный.

— Хорошо бы и дальше так, — сказал он. — Июль и август — самое напряженное время. На отдых приезжают целыми семьями. А вот в июне народу поменьше. Заказывают много чая, ну, иногда еще мороженое, бургеров почти совсем не берут. Нам нужно, чтобы солнышко светило все лето, иначе концов с концами не свести.

— А вы круглый год открыты? — спросил я.

— Нет, не получается, — ответил он. — С мая по сентябрь, да и то если повезет. Зимой я обычно работаю на стройке. Если, конечно, есть работа. Этот год выдался не ахти, кризис и все такое. Хотя, конечно, тоже есть свой плюс, люди реже стали ездить отдыхать за границу. Курс фунта — ниже некуда. Слишком накладно выходит.

Какое-то время мы молча пили чай.

— Ладно, мне пора, — сказал мужчина. — Не могу торчать тут весь день. Я еще выдаю напрокат катамараны и доски для серфингистов. Они же сами по себе на воду не спустятся, верно?

— Может, вам помочь? — спросил я.

Он посмотрел на мои черные брюки и белую рубашку.

— Чистые, — сказал я ему.

Он поднял на меня глаза, улыбнулся.

— Ладно, тогда пошли.

— Нед Тэлбот. — Я протянул ему руку.

— Хью Хансон. — Он ответил крепким рукопожатием.

— Что ж, Хью, — сказал я. — Где тут у вас эти самые мотоциклы с педалями?

Весь следующий час я провел за работой, помогал выкатывать катамараны и таскать доски для серфинга из двух больших железных контейнеров на пляж и выстраивать их в ряд на песке.

Ко времени, когда мы с Хью отправились выпить еще по чашке чаю, на брюках у меня красовалось несколько темных маслянистых пятен, а белая рубашка выглядела измятой.

— Отличная работа, — улыбаясь во весь рот, заметил он. — Спасибо.

— Это вам спасибо, — улыбнулся я в ответ. — Лучшей терапии после тяжелой утраты не придумать.

— Утраты? — удивился он и сразу стал серьезным.

— Да, — кивнул я. — Моя мама.

— Соболезную, — сказал он. — И когда она умерла?

— Тридцать шесть лет назад.

Он даже слегка растерялся, что и понятно.

— Было время оплакать, — пробормотал он.

— Да, — кивнул я. — Но я только вчера узнал, где она умерла.

— Где? — удивленно спросил он. — Да и какое значение это имеет, где умерла?

— Она умерла вот здесь, — ответил я. — Вот на том самом месте, — я показал. — Там, где я стоял, у пирса.

Он посмотрел туда, потом — снова на меня.

— Ее ведь убили, верно? — спросил он.

Я стоял, совершенно потрясенный, молча смотрел на него.

— Страшно жаль, — пробормотал он. — Вот уж не думал, что такая молоденькая девушка может быть чьей-то матерью.

— Ей было восемнадцать, — сказал я. — В сентябре должно было исполниться девятнадцать.