За кулисами в Турине (Плохая война – 7) - Алексей Вячеславович Зубков

на телеге. Мы много всего выгрузили, и никто не удивится, если мы много разного погрузим, когда будем уезжать. И лучше уезжать, когда здесь не будет такой суеты, как последние дни.

— Это когда?

— Послезавтра будет мистерия, к которой все так готовятся. Все монахи пойдут туда, останется, может быть, несколько человек. Провинившихся, старых, больных или по жребию. Чтобы присмотреть за хозяйством и отпугнуть случайных воришек.

— Ты остаешься.

— Да, я тоже остаюсь. Симон пусть договорится, чтобы в ворота пропустили нашу телегу. Я ее нагружу без лишних глаз и буду ждать вас с Симоном из города. Симон передаст кузню кузнецу, покажем, что ничего не пропало, и мы с ним сразу уедем.

— В ночь? Не подозрительно?

— Нет, — вступил Симон, — Мне нравится. Я сегодня проболтаюсь, что ко мне приедет невеста. Вы после мистерии приедете с Маринеллой, все увидят, что я не обманываю. А я скажу монахам, что мы поженимся, и я всех приглашаю на свадьбу.

— Когда планируешь свадьбу?

— Маринелла очень страдает. Она, с одной стороны, хочет настоящую свадьбу со всеми родственниками, всеми друзьями и всеми ритуалами. С другой стороны, она боится, что со мной что-то случится, а она останется как дура не замужем и с ребенком. Я готов уже обвенчаться хоть прямо сразу. Вот она за мной приедет, и прямо здесь в аббатстве.

— Ну, это уж слишком поспешно.

— Я имею в виду, что я честный человек и женюсь. Как только Вы, мессир, меня отпустите. В тот день, который выберет невеста.

— Я тебя заранее благословляю, — сказал Фредерик, — Пойду, поговорю с Тодтом.

Фредерик ушел.

— Продолжаем, — сказал Симон и зажег еще десяток свечей.

В чем-чем, а в свечах в аббатстве недостатка не было.

— Сдается мне, ты не заколдовал золото, а просто залил его свинцом, — сказал Пьетро, — А со святой водой просто дуришь нам голову.

— Без святой воды колдовство не расколдуется.

— Ты три раза пропустил святую воду. И все пошло точно так же. Можешь больше не тратить время на эту ерунду. Я только не пойму, как у вас вес сошелся. Золото же тяжелее свинца.

— Это олово, — ответил Симон, — Со свинцом правда не сошлось бы по весу, а с оловом сходится, если подобрать пропорцию.

— И ты нам с этим колдовством голову морочил? Знал бы, задушил бы хитреца еще там.

— А потом что? Где бы вы с мессиром Фредериком нашли кузню? Еще чтобы вас там пустили поработать и не подглядывали.

— За деньги все можно найти.

— И ты бы сам перелил? Один? Или с рыцарем?

— Я так-то повар, не белошвейка. Пироги и супы как-то таскаю из печи на вытянутых руках, не роняю.

— Ты бы взял неподходящий тигель, неправильно бы выбрал жар в горне, сжег бы всю кузню и олово бы себе на ногу пролил. И копался бы три дня. А со мной вот тебе кузня, и завтра уже все будет готово.

— Не все. Золото, допустим, в сундук влезет, крышку закроем и замок повесим. А с оловом что делать? Его тут с три ведра. Хорошо, что льем в ямки в песке и убираем отливки.

— Сложим его сверху в сундук.

— Мы же сундук потом не поднимем.

— Его и не надо поднимать. Мы внесли сундук и вот он стоит. Закроем, замок повесим. Унести не унесут, а ломать, думаю, не станут.

— Ты тоже подумал про этих, которых называют бывшими францисканцами, а выглядят они как бывшие разбойники?

— Ага.

— Буду смотреть в оба.

— Тут все смотрят в оба. Их уже из винного погреба турнули и из кладовой. Кузнец сказал, кого поймает в кузне, руки-ноги оторвет.

— Они сами кому хошь оторвут.

— Отец Жерар поклялся, что его люди не ищут, где чего стащить, а любопытствуют из благих побуждений. Учатся, как надо правильно хозяйство вести. И что за любую пропажу он заплатит без спора, даже если виноваты будут не его монахи.

— Больше похож на атамана, чем на приора. Можешь не верить, но я атаманов повидал на своем веку. Нет, я понимаю, что и атаман, и приор по-своему начальники. Авторитет там и все такое. Но нутром чую.

— Как думаешь, если бывший атаман в монахи подастся, он быстро поднимется?

Пьетро задумался.

— От удачи зависит, — ответил он, — Если в монастыре прислуживаться надо и задницы лизать, то вообще не поднимется, скорее уйдет. А если в обители какие-то работы идут и нужен дельный капокантьере, то полетит наверх, как душа святого в рай.

Писать при свечах Тодт не любил. Зрение не позволяло. Поэтому он выбрал для творчества одно из немногих мест внутри стены аббатства, куда допоздна попадали солнечные лучи. Поставил раму, натянул холст и творил.

Поскольку декораций предстояло сделать несколько и быстро, то Мятого Тодт тоже приспособил к делу. Руки у него совершенно не были заточены под ремесло, но с грунтовкой холстов он справлялся приемлемо. Учитывая, что декорации делаются на один раз, и строгий заказчик не будет придираться к мелочам.

Устин после дневного визита к Палеологам провел короткое занятие по строевому бою и наведался к Тодту, чтобы объяснять, как выглядит Московия и как выглядят татары. Тодт написал татар с темными лицами, как мавров. Русский настаивал, что татары лицом бледные, и надо переделать. Тодт говорил, что публика привыкла мусульман видеть смуглыми. Сошлись на том, что Тодт добавит татарам такие усы и бородки, как покажет Устин.

Незадолго до появления Фредерика к Устину приехал паж от Сансеверино. Паж помог Устину правильно надеть его новый придворный костюм и сопроводил его на королевский прием в Монкельери.

— Рад Вас видеть живым и невредимым, — сказал Тодт.

— Взаимно, — ответил Фредерик.

Мятый поприветствовал рыцаря стоя и вопросительно взглянул на Тодта. Уйти или остаться?

— Сиди, — сказал за Тодта Фредерик, — Ты все знаешь от начала до конца.

Тодт не стал спорить, и Мятый сел на скамейку.

— Дядя с вами? — спросили одновременно Тодт и Фредерик и уставились друг на друга.

— Вы же из Монцы? — переспросил Фредерик.

— Я действительно из Монцы, — удивленно ответил Тодт, — И я вверенную мне телегу довел. Но герра Максимилиана я потерял еще не переправе.