Только для мертвых - Владимир Васильевич Гриньков

Тучи на небе приобрели мрачный свинцовый оттенок. Хельга в дверях придержала Воронцова.

– Может быть, не сегодня? А, Саша? – произнесла она с надеждой. – Пойдет дождь…

– Пусть! – беззаботно ответил Воронцов.

Хельга скрылась в доме и возвратилась с зонтом. Среди буйства дикой африканской природы она смотрелась довольно нелепо. Воронцов хмыкнул, но ничего не сказал.

В рощу они вошли, держась друг подле друга. Здесь было темно, и понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к сумраку зарослей.

– Вот здесь я шла за тобой, – почему-то шепотом произнесла Хельга.

Прошли немного, и Воронцов внезапно остановился. Хельга споткнулась и встревоженно взглянула на него.

– Вот здесь я повернул, – Воронцов показал рукой влево.

– А я пошла вперед. Я же не знала, что ты свернул.

Хельга судорожно вздохнула.

Путь, которым она прошла несколько часов назад, угадывался по следам, оставленным ею в лесу. Вот примята трава, а там, дальше, поломаны и уже начали засыхать мелкие ветки. Воронцов шел впереди, Хельга держалась за его спиной и указывала, куда идти. Еe встревоженный шепот действовал на Воронцова угнетающе, становилось тревожно, но он не осмеливался признаться в этом самому себе, не только что сказать об этом Хельге, и молча шел вперед, сцепив зубы. Вскоре Хельга стала придерживать Воронцова за рукав, и он догадался, что страшное место уже близко. Хотел обернуться и приободрить ее, но она неожиданно цепко схватила его за руку и придержала. Они остановились. Было тихо, только гулял где-то над головами бродяга-ветер.

Медленно, невыносимо медленно Хельга подняла руку и показала вперед. Кроме пальм, стоявших сплошной стеной, ничего больше Воронцов не видел. Он обернулся к Хельге, хотел спросить, в чем дело, и скорее не услышал, а прочел по ее губам:

– Он там стоял, за той пальмой.

А пальма впереди действительно была примечательной – от одного корня, прямо от земли, поднимались вверх три ровных, прямых ствола, как трезубец, – такое дерево трудно было не запомнить.

– Я здесь остановилась, – все так же беззвучно, одними губами, сказала Хельга и показала себе под ноги. – Окликнула тебя. Вдруг за пальмой послышался треск. Я развернулась и побежала.

Ветер рванул кроны деревьев, и где-то рядом заскрипело, заскрежетало. Воронцов непроизвольно вздрогнул. Лицо Хельги побелело, лишь темнели глаза.

– Я посмотрю, что там, – глухим голосом предложил Воронцов.

Хельга помедлила несколько мгновений, решая, пойти ли с ним или подождать здесь.

– Я с тобой, – сказала она после паузы.

Они двинулись вперед – медленно и неуверенно. Воронцов сжимал в руке нож. Хельга выглядывала из-за его плеча. Миновали дерево-трезубец, затем продрались сквозь заросли и остановились. Здесь были те же пальмы и та же пружинящая под ногами трава. Пробегал над головами ветер. Все как раньше. Ничего необычного. Воронцов осознал это со спасительным облегчением. И еще он понял, что должен услышать собственный голос, чтобы загнать вглубь распоясавшийся страх.

– Здесь нет ничего особенного. И не было, – сказал он негромко и вразумляюще. – Тебе это все показалось.

Сказал, обернулся к Хельге и обмер. Лицо ее было уже совершенно белое, и она смотрела в одну точку, куда-то мимо Воронцова. Он проследил ее взгляд и увидел то, что так потрясло ее. Впереди, метрах в трех от них, с пальмы свисал обломанный веер листьев. Он держался лишь на лоскуте молодой коры. Слом был свежий. Совсем недавний.

– Он был здесь. Он поджидал меня, – только и смогла произнести Хельга.

Злой ветер где-то вверху рванул жесткие листья, и стройные стволы со стоном закачались.

Глава 41

Ближе к ночи пролился короткий и сильный ливень. Тяжелые струи гулко хлестали по крыше, и казалось, что кто-то невидимый без устали выбивает дробь. Воронцов и Хельга сидели на диване, не зажигая света.

– Нам нельзя выходить из дома, – обреченно сказала Хельга. – Даже днем нельзя, а тем более с наступлением сумерек.

Воронцов беззвучно вздохнул. Он не знал, что можно ответить на это.

– Через несколько дней придет катер, и мы оставим этот остров, – продолжала Хельга. – Будь он проклят!

– Я этому Бэллу башку сверну! – прорвало Воронцова.

– Он не виноват, – осторожно сказала Хельга.

Сверкнула молния, осветив на мгновение призрачным светом убранство комнаты и двоих сидящих на диване людей.

– Ты прости меня, – сказала Хельга.

– За что?

– Это я тебя втянула в эту авантюру.

Она нашла в темноте руку Воронцова и легонько ее сжала. Воронцов руку отнял, но не сразу.

– Ты тут ни при чем, – буркнул он и поднялся. – Давай спать, я очень устал.

У них был неудачный день. Более чем неудачный.

И в спальне они не зажгли света. Молча разделись в темноте.

– Будет лучше, если мы ляжем порознь, – неожиданно сказал Воронцов.

У него сейчас был сухой и неприятный голос.

– Почему? – растерянно поинтересовалась Хельга.

– Потому что я так хочу. Этого достаточно?

Хельга промолчала.

– Я знаю, что ты сердишься на меня, – сказала она после паузы. – Может быть, ты в чем-то и прав. Но… я прошу… не прогоняй меня…

У нее прерывался голос. Воронцов не видел в темноте ее лица, но почувствовал, что Хельга на грани истерики.

– Прошу тебя… будь великодушен, – все таким же прерывающимся голосом продолжала Хельга. – Я боюсь… мне страшно…

– Хорошо, – сказал Воронцов. – Пусть будет по-твоему.

Больше всего на свете ему сейчас хотелось обнять Хельгу, прижать к себе и, как прежде, успокаивающе погладить по волосам. Но он сдержался.

Ливень кончился. Стал слышен шепот близких зарослей. В звуках этих не слышалось угрозы. Воронцов чутко вслушивался, пытаясь разобрать хоть что-то кроме шелеста листьев и скрипа стволов, но через час утомился и заснул. Проснулся он среди ночи, чего с ним не бывало никогда прежде, и вдруг понял, что Хельга не спит. Прислушался к ее дыханию, потом не выдержал, позвал:

– Хельга!

– Что? – тут же отозвалась она.

«В самом деле, не спала».

– Что-то опять случилось?

– Нет.

– А почему не спишь?

– Не спится.

– Чепуха все это. Не бойся. Спи.

И на этот раз все-таки не выдержал, протянул руку и в темноте погладил Хельгу по волосам. Хельга замерла, Воронцов это уловил и устыдился своей слабости, убрал руку.

– А почему ты себя называешь Хельгой? – неожиданно вспомнил он. – Ведь ты не журналистка. И псевдоним тебе ни к чему.

– Меня папа в детстве так называл. Не знаю почему. Потому мне и нравится это имя.

Еще бы. Оно было из детства – из