Правила боя - Борис Седов

– Значит, Саддам Хуссейн, – заключила она и потеряла интерес к происходящему.

Других арабов она не знала.

Я знал еще Халила аль-Масари, Омара Хайама и Муаммара Каддаффи, но один из них давно умер, второго при мне убили, а третий был совсем не похож. Мне показалось, что в бестолковой немецкой говорильне несколько раз промелькнуло слово «голова», но это, скорей всего, только показалось…

– Герр Кауфманн! – окликнул кого-то голос из-за спины.

Наташка потрогала меня гладким пальцем и прошептала:

– Леша, это тебя!

За все время пребывания в Германии герром Кауфманном меня называли раза два или три, в чрезвычайно официальных случаях, вроде пересечения границы. В дверях бара стоял Паша и по его внешнему виду понять что-либо было невозможно.

– Герр Кауфманн, – еще раз сказал Паша и указал рукой на фойе.

– Простите, мадам, – сказал я и поднялся.

– Мадемуазель, – поправила меня Наташка и погладила себя по груди.

Паша стоял в фойе, курил и смотрел на мраморную колонну, подпиравшую украшенный лепниной потолок.

– Видел? – спросил он.

– Что?

– Новости.

– Видел, взорвали чего-то…

– Мечеть взорвали, в Берлине. А знаешь, кто?

Я пожал плечами:

– Террористы.

– Ага, террористы… Ты это взорвал, понял?

* * *

Экспресс «Серебряная стрела» медленно приближался к Западному вокзалу Чикаго. Дальний путь, через весь американский континент, от западного побережья к восточному, подходил к концу. Четвертый вагон с головы поезда занимал Луиджи Чинквента, почетно именуемый итальянскими кланами «Падре».

Синьор Чинквента за свою долгую, почти восьмидесятилетнюю жизнь ни разу не летал самолетами, хотя, в числе прочих, владел контрольным пакетом акций небольшой, уютной, как он ее называл, компании авиаперевозок. Он вообще любил все маленькое – например, маленькие фирмы, которые удобно контролировать, не прибегая к услугам пройдох-бухгалтеров. Таких фирм сейчас у него было два десятка, и он сам занимался их делами, а за всю его длинную жизнь – наверное, сотни.

Не меньше, если не больше, было в его жизни маленьких женщин, главной из которых была, конечно, покойная синьора Мария, давшая жизнь восьми его сыновьям. Такими же маленькими, черноволосыми, наделенными большим бюстом и плодовитостью были две его нынешних любовницы и три содержанки. Несмотря на преклонные лета, синьор Чинквента по-прежнему получал удовольствие от женщин и секса, а что испытывали при этом женщины, его никогда не интересовало.

Старший сын, шестидесятилетний Пьетро, отношения к семейному бизнесу не имел, он был преуспевающим адвокатом и, в отличие от отца, предпочитал сотрудничать с крупными фирмами, которые, как и его крупнотелые любовницы, отвечали ему взаимностью.

Один из сыновей умер в младенчестве, а остальные шестеро успешно продолжали отцовский бизнес, официально и неофициально именуемый «семьей Чинквента». Дружная итальянская семья последние тридцать лет контролировала почти все занесенные в уголовный кодекс США противоправные действия на территории Северо-Восточных штатов.

Начало семидесятых было бурным – негритянские волнения, демонстрации против войны во Вьетнаме, однако все это не очень беспокоило дона Луиджи.

Но вдруг подняли голову тигры «Триады», внезапно возникла китайская мафия, состоявшая уже не из пришибленных жизнью эмигрантов, а из тех, кто родился в Америке, имел американское гражданство и поэтому думал, что имеет равные со всеми права, в том числе и право на преступление.

Китаец Брюс Ли, начистивший рыло рыжему американцу Чаку Норрису под сенью Колизея, стал идеалом тысяч косоглазых пацанов, выросших в Чайнатаунах американских городов. Стать большим и бить янки, как это делал Великий Брюс, вот о чем мечтали молодые китайцы, вскормленные матерью-Америкой.

Потом оживилась «Якудза», как на дрожжах стали расти группировки «латинос», правда, вместо дрожжей у них была колумбийская кока…

Русских, слава Богу, тогда еще не было.

Хлопотными были те годы для Луиджи Чинквента, хлопотными и кровавыми, в борьбе погибли его брат, два племянника, несколько человек, которых он знал долгие годы, и много, слишком много преданных итальянских парней. Но все завершилось благополучно, чем-то пришлось поступиться, но что-то удалось и получить.

Клан Чинквента не потерял своих позиций, как многие другие итальянские кланы в других частях страны, и стал лидирующей преступной группировкой северо-востока.

Пьетро Чинквента подошел к дремлющему в своем купе отцу и осторожно тронул его за плечо:

– Папа, проснись, подъезжаем.

– Я не сплю, сынок.

Он действительно не спал, он думал.

Падре ехал прощаться с семьей. Давным-давно, сразу после европейской войны, когда прошел первый раздел сфер влияния и он оказался в победившей семье Каталони, Луиджи Чинквента сказал себе – я буду стоять во главе своей собственной семьи.

Через двадцать лет он стал самым влиятельным доном Иллинойса, Мичигана, Огайо и Пенсильвании. Тогда он принял решение – если Дева Мария продлит мои дни до старости, через тридцать лет я передам свою власть тому, кто будет ее достоин. Эти годы прошли, и теперь он ехал в Чикаго, чтобы назвать своего преемника.

В последние годы он отошел от дел, жил в Калифорнии, в своем имении на берегу Тихого океана, и приезжал в Чикаго дважды в год – на День святого Януария, любимый праздник живущих в Америке итальянцев, и в третье воскресенье июня – Fathers Day, который отмечал в память о своем отце, погибшем в разборках сорок восьмого года.

Все представители семьи Чинквента собирались в эти дни в Чикаго, выбирали какой-нибудь итальянский ресторанчик в Саут-Сайде и тихо, по-семейному, обсуждали свои дела.

В южном районе Чикаго, Саут-Сайде, традиционно жило много итальянцев, не самых богатых жителей не самого бедного города Америки. Но даже последний бедняк должен что-то есть, поэтому на каждом углу городских кварталов Саут-Сайда были закусочные, бистро, кафе, вездесущий «Макдональдс» и, конечно же, пиццерии.

Ресторанчик синьора Джованни носил гордое имя «Стромболи»[1], отражавшее вулканический темперамент его владельца.

Помимо дешевой домашней кухни, он был известен в узких кругах тем, что из него, пройдя узкими темными коридорами, можно было выйти совсем в другом конце квартала, в мясную лавку с висящими на крюках тушах. Живущие в Чикаго члены семьи выбрали «Стромболи» не только поэтому, но и потому, что старый синьор Джованни тоже отмечал в этом году юбилей, и вырос он в одном квартале с падре Чинквента.