На вершине власти - Владимир Гриньков

Уланова ранили легко. Пуля чиркнула по касательной, порвав мышцы руки, но не задев кости. Рану перевязали, а через каких-нибудь полчаса он уже сидел в операционной, морщась не столько от боли, сколько от досады на то, что все складывается так нелепо.

Женщина-хирург деловито сняла окровавленную повязку, Уланов увидел рану, скрипнул зубами и отвернулся, сказав с обидой:

– Ну что за люди, а? Мы же муку им перебрасывали, в этом кишлаке второй месяц голодают. А они же по нам, когда взлетели, – из автоматов.

Хирург промыла рану, начала зашивать. Боль была тупой, она разливалась по всей руке до плеча, и Уланов страдал – и от боли, и от равнодушия женщины, – та ни слова до сих пор не вымолвила, привыкнув к виду чужой крови.

Наложив швы, хирург молча указала на дверь – свободен, мол.

– У вас тут как на мясокомбинате, – раздраженно сказал Уланов. – Бездушные вы все-таки.

Женщина быстрым движением сбросила марлевую маску.

– Люда? – опешил Уланов.

– Ну. Так какие претензии?

– Никаких, – пробормотал Уланов.

Он чувствовал себя полным идиотом. Людмила мыла руки под шипящей струей воды.

– Как жизнь? – поинтересовался Уланов, стараясь сгладить неловкость.

Людмила не ответила.

– Это письмо, которое от Хомутова…

– Какое письмо? – она резко повернулась.

– Которое он должен был оставить.

Взгляд ее мгновенно потух. Она поняла – ничего нового Уланов не скажет. Это уловка, чтобы вовлечь ее в разговор.

– Что ты колотишься? – спросил наконец Уланов. – Ну уехал он, уехал, не ясно разве? Нет его. А жизнь идет.

Последнюю фразу он произнес мягко, по-особому.

– Может, встретимся вечером? – предложил Уланов. – Ребята из Союза мне такую прелесть забросили…

– Ты ничего не понимаешь, – произнесла Людмила устало.

Она все еще держала в руках полотенце.

– Я не из тех, не из взбесившихся теток. Просто приходит время, и начинаешь кое-что соображать. Большой кусок жизни позади, не так уж много осталось. Хомутов понимал. Нам бы уехать отсюда с ним вдвоем, что нас держало?

– Ну так и езжай к нему!

– Куда?

– В Союз.

– Он здесь.

– Где это?

– В Джебрае.

– Чушь.

– Нет. У меня тоже поначалу уверенности не было, одни сомнения. Ты в квартире тоже был – вещи на месте. Как раз те, которые он непременно забрал бы, если б уезжал.

– Он мог забыть в спешке. Могло сложиться так, что и вообще ничего не брал.

– Нет, Гареев сказал, что он садился в самолет с чемоданами. Не стыкуется. И когда я Гарееву дала понять, что не верю ему, знаешь, что он сделал?

– Что?

– Дал команду в Союз меня отправить. С глаз долой.

– Ты, похоже, перегибаешь, – протянул с сомнением Уланов.

– Нисколько. Начальник госпиталя, Сурков, меня вызывал, как раз после разговора с Гареевым. Довел до сведения, что, помимо его воли, обязан вернуть меня домой.

– Но ты, однако, здесь, – заметил Уланов.

– Все это заглохло. Сразу после гибели Гареева. Это, по крайней мере, убеждает?

За окном истаивал короткий день.

– Ты слишком свободно обращаешься с фактами, – сказал Уланов. – Если разобраться – все это сплошная чушь.

– Нет!

– Чушь, – упрямо повторил Уланов. – Я был бы готов поверить тебе, если бы ты объяснила мне, зачем Хомутову оставаться в Джебрае. Его что – похитили? Что он за птица такая?

– Извини, у меня сейчас еще операция, – сказала Людмила.

Она торопилась закончить разговор.

– Так что там насчет сегодняшнего вечера? – спросил Уланов.

– Ничего.

Об этом разговоре думала Людмила весь вечер. Уланов мог быть прав – и все же он ее не переубедил.

Из отделения она вышла, когда совсем стемнело. Миновала ярко освещенную проходную и окунулась в сумрак. Фонари не горели, только свет редких автомобильных фар освещал дорогу.

– Она! – встрепенулся Бобо.

– Ты уверен? Темно.

– Она, – повторил Бобо, нащупывая под одеждой оружие.

– Ступай! Делай все, как сказано.

Бобо выскочил и словно тень заскользил следом за Людмилой. Салех завел двигатель и тронул машину.

Людмила, услышав урчанье автомобиля за спиной, поначалу не придала этому значения. Возможно, кто-то из своих возвращается в посольский городок. Она обернулась – может подвезет? – в ту же секунду какой-то парнишка, шедший следом, налетел на нее, а машина уже была совсем близко, слепила фарами. Людмила отступила на шаг, но парнишка шагнул к ней и что-то твердое уперлось ей в грудь.