Морской узел - Андрей Дышев

Пока ехали, я рассказал Полякову о том, что мне довелось увидеть на пожаре. Он слушал молча, ничем своего отношения не выказывал, лишь щелкал суставами пальцев, терзая кулаки. Рассчитывая на равноценный обмен информацией, я спросил Полякова об Игнате. Оказалось, что молодым человеком по имени Игнат органы не интересовались, зато уже несколько лет отрабатывается некий Любомир Болица, игравший заметную роль в ультранационалистическом движении. До недавнего времени он возглавлял подпольную организацию фашиствующей молодежи в одном из городов, которая громила культурные центры, музеи и памятники. Несколько раз Любчика привлекали к суду за антигосударственную деятельность и разжигание национальной вражды, но всякий раз его оправдывали за отсутствием состава преступления… Потом этот человек пропал, и несколько лет о нем ничего не было слышно. Возможно, он нашел прибежище в США. Не исключено, что сделал пластическую операцию и приехал на Побережье, чтобы принять участие в смене власти.

Я не стал спрашивать, уверен ли Поляков, что Игнат – это и есть тот самый Любомир Болица. В ближайшее время все должно было проясниться. Дорога змейкой побежала в горы, и скоро машина окунулась в сырой туман. Водитель включил фары и вентиляцию в салоне, чтобы не запотевали окна. Погода портилась намного быстрей, чем можно было предположить. Сильный ветер тянул с моря темно-серые тучи, закрывал ими встревоженные волны. Пацан, сидящий рядом с водителем, все чаще оборачивался и взглядом спрашивал меня, уверен ли я, что в такой мгле смогу найти яхту? Меня тоже терзали сомнения, но я находил доводы и успокаивал себя. Во-первых, раненый Игнат не сможет самостоятельно снять яхту с якоря. Во-вторых, он не справится с нею в шторм. И врач, если он еще на яхте, не станет ему помогать бесплатно. Лишь бы на помощь Игнату не прибыли шавки Дзюбы.

Когда под нами проступила из тумана лысая горка со старым, давно не работающим маяком, я попросил водителя остановиться. Мы все вышли из машины. Ветер едва ли не валил с ног. Дождь жестко хлестал по лицу. Стоя на обочине, мы смотрели, как внизу клокочет серая масса тумана, как обволакивает холмы и скалы, стекает по водостокам к морю, заполняя собой бухты и затоки.

– Яхта там! – сказал я.

Пацан смахнул ладонью капельку, которая висела у него на реснице, и как-то странно посмотрел на меня, будто я распространял рекламные листовки, обещающие каждому гражданину бесплатную поездку на Канары. Ни слова не говоря, он застегнул молнию ветровки, поднял воротник и стал спускаться по раскисшей и вязкой сыпучке. К его кроссовкам тотчас налипли огромные комья глины.

Поляков хлопнул меня по спине, приглашая в машину. Мы поехали дальше. Нехорошее предчувствие закрадывалось мне в душу. Я смотрел, как со скрипом елозят по стеклу резиновые щетки, как они борются с дождевыми каплями; после каждого взмаха стекло становилось чистым, но только на секунду, и неугомонный дождь снова налипал на стекло, и в его настырном упорстве угадывалась издевка и неодолимая сила.

Когда мы въехали в город и стали осторожно пробираться сквозь заторы, мое волнение усилилось. Мне кажется, что подобные чувства испытывал и Поляков. Он крутил головой, глядя то в одно окно, то в другое, вздыхал, барабанил пальцами по колену. По мостовой неслась настоящая река, увлекая за собой окурки, бумажки, пакеты и другой мусор. Веселая от мокрых приключений публика, прикрывая головы чем попало, норовила перебежать дорогу перед самой машиной; водитель протяжно сигналил и вполголоса бормотал, что из-за детского праздника все как с цепи сорвались, будто каруселей и кукурузных хлопьев никогда не видели. И я только теперь начал замечать, что вокруг нас необыкновенно много детей. Несмотря на непогоду, родители тащили своих чад к центральному причалу вместо того, чтобы разбежаться по домам. Многие малыши были в прозрачных дождевиках, отчего напоминали гномиков в колпаках. Настоящим испытанием стало для них преодоление бурной реки, заполонившей дорогу. Самые находчивые отцы разувались, закатывали брюки до колен, сажали детей на плечи и, опасливо опустив босые ноги в воду, переходили препятствие вброд. Не столь находчивые отчаянно шлепали туфлями и босоножками по воде и тащили за собой обалдевших от восторга отпрысков, многим из которых вода доходила до колен.

Мне стало нехорошо. Я видел толпу людей, которые с тупым упрямством тащили своих детей на заклание. Дети веселились, размахивали руками и старались посильнее шлепнуть ногой, чтобы брызг было побольше, а родители сердились, ругались на эти безвинные шалости, и никто не знал, что их всех ждет на содрогающейся от музыки, горящей драконовыми огнями набережной.

Я уловил взгляд Полякова – тяжелый от укора и раздражения. Он словно говорил мне: «Все они будут на твоей совести!» А я разрывался на части, я мертвой хваткой вцепился в спинку сиденья, так что затрещала обшивка, и уже ненавидел себя за упрямство, за эгоизм, уже был готов отказаться от своей идеи…

– Долго вы будете стоять?! – крикнул я водителю и чуть не ударил его по затылку.

– А мне что – давить их?! – таким же криком ответил водитель.

Я выскочил из машины, побежал по водяному потоку вперед, к свету фар, где народ устроил переправу.

– Стоять! – разрывая голосовые связки, заорал я и встал посреди дороги с поднятыми руками, словно регулировщик. – Всем стоять! Дайте проехать машинам! Вы устроили здесь пробку!

Люди не слушались, продолжали тащить детей по броду, и тогда я принялся расталкивать их. Водитель догадался и включил дальний свет, ослепляя всех, кто пытался перейти дорогу, да еще начал протяжно сигналить. К нему подключились водители других машин, которые выстроились в нескончаемую вереницу за нами. Оглушительный вой разнесся по кварталам. Народ дрогнул и отступил.