Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков

Виталий Леонидович Волков

Кабул — Нью-Йорк

Свобода для истории есть только выражение неизвестного остатка от того, что мы знаем о законах жизни человека.

Лев Толстой «Война и мир»

Автор выражает глубокую признательность Е. Айзенберг, И. Балашову, В. Ковалеву, К. Коневу, М. Янюк за поддержку при написании книги, сердечно благодарит В. Лукова и Я. Семенова за разностороннюю помощь при работе над историческим материалом, а также отмечает особую роль в создании книги Л. Королькова.

Автор считает необходимым заметить, что при создании книги использован значительный документальный материал, полученный во многом из закрытых источников, однако ее содержание — это не всегда строгое следование фактам, а художественная их обработка. Поэтому как бы ни напоминали некоторые персонажи своих прототипов, читатель не должен поспешно отождествлять книжную реальность с исторической и принимать определенную близость за полное тождество. Задача автора — не калька прошлого, а видение будущего.

Предисловие ко второму изданию

Сейчас в моей жизни ноябрь. Кельнский ноябрь 2006 года. Футбольный чемпионат позади, в Германии будни, да и по всей Евразии тоже. Можно задуматься об истории. История XXI века с наблюдательной вышки сегодняшнего дня представляется такой цепью сущностных событий: она открывается ударом сети бенладенов по государствам бушей 11 сентября 2001-го, проходит через Афганистан и Ирак (Кандагар-Кербела) — и, пожалуй, заканчивается, в здешнем Берлине ударом головой, который нанес французский футбольный гений Зидан в грудь итальянскому оскорбителю Матерацци. И что важнее? Для жизни, для книги?

Передо мной учебник, написанный маститым кинорежиссером. Она о том, как писать книги и сценарии, сообразуясь с законами восприятия. Чтобы задевать внимание того, на кого рассчитан труд творца. Нет, мастер не имеет в виду Бога. Он об искусстве драмы, удобной потребителю, он о знании теории необходимого стресса, возбуждающей в потребителе аппетит переживаний закуской и удовлетворяющей его супчиком, вторым блюдом и финальным десертом. Добрый кулинар ведает путь к гурманству через токи желудочного сока. Она о том, как нас эмоционально вовлечь в конфликт. Он о том, как создавать перед героем барьеры, а в нас вызывать саспенс. Мастер даёт советы. Я снова и снова открываю его книгу.

Правило первое: в конфликте борются ясные, четко выраженные силы.

Ещё одно правило: в конфликте полезно искать столкновения крайностей, таких как ангел и дьявол.

Мастер приводит в пример футбол. Начинается игра, пишет он, и с первой секунды ясно, кто с кем воюет. В белых трусиках ангелы. Это моя команда хороших парней. А эти в черных — враги моей команды. Автор призывает определить «центры добра и зла», а уж потом рассказывать историю. У болельщиков Белых «центр добра» воспален враждебностью к «центру зла».

Нет, маэстро не призывает к упрощению характеров и выводов. Он говорит не о сути, а о профессиональной технике рассказа истории. Зидан в белом, зло — в синем. Или наоборот. Футбольное поле. Ирак. Афганистан. В белом, в черном. 11 сентября тоже? Или тут табу?

И я согласен с мастером. На свой манер… Только свободный, то есть добрый человек способен к принятию не разделенного, а целого. Но только где он, этот человек? Я уважаю опыт мэтра. Он долго жил, много повидал, он талантлив и наблюдателен. И конечно, у него есть основания не признавать за потребителем (искусства) готовности принимать права творца самому меняться по ходу труда, по ходу познания истины. А соответственно, мешать меж собой «центры добра и зла», а то и вообще отказываться от такой огранки.

Я уважаю опыт неверия в Человека. Но у меня такового пока нет. Мне пока еще представляется, что искусство может быть способом увидеть добро целиком, отвоевывая его постепенно, бой за боем, у лжи, у слепоты, все делящей и делящей распаханные поля земли на добро и зло. Что связь со значительным тоже может увлечь «потребителя искусства».

Я внимательно отнесся к советам мастера и, пройдя путь книги, тем более осознаю, с радостью отмечаю, что ни разу не воспользовался ими. У моего героя нет антигероя, и сюжет не развивается в противостоянии белых и черных. Сюжет составляет сам читатель, его противостояние сюжету… Вот такой парадокс.

Я не ожидаю от читателя подвига, но хотел бы апеллировать к зрячему в нем, а не к слепцу, что идет за саспенсом, как наркоман за дозой. Не читателям, а редкому читателю обращаю я свой труд. Редкому гребцу, который на двух веслах переплывет эту реку от одного берега времени до другого. Порой против течения сюжета, но до конца. Такой читатель стоит мессы.

И вот я в кельнском ноябре 2006 года. Моя книга почти закончена. Так мне кажется. Я не стал зрячим, нет. Но может быть, мой герой… Хотя кто он?

Глава первая

Герои идут на запад

Осень, сползающая лавой вулкана

От жерла жизни к ее равнине,

Успеет застыть ли в пористой славе,

Не превратив голубые поля в пустыни?

Интервью Масуда[1]

9 сентября 2001 года. Северный Афганистан

Интервью? Зачем сейчас интервью? О чем?

Это, может быть, ему надо бы задать им вопрос — это ведь он знает о них, об их жизни, меньше, чем они о нем.

Ахмадшах с возрастом все более привязывался к осени. Ее чересчур раннее в этом году дыхание волновало, но побуждало не к подвигам, а к меланхолии. Хотелось впитывать часы осени так, как впитывает редкие первые капли дождя иссохшийся от зноя песок. Хотелось ценить эти дни высшей мерой, так ценить, как должен ценить миг встречи с небом истинный сын земли. Хотелось жить и хотелось Смерти. И не хотелось, совсем не хотелось тратить святую воду осени на журналистов. Так он и сказал секретарю, рыжебородому Умару: пусть зимой приедут, зимой слов много, как снега… Нет, если и встречаться с журналистами, да и вообще с людьми сейчас, то не для того, чтобы говорить — для того, чтобы слушать. Пусть расскажут, как устроен большой мир.

В апреле, после ещё одной пережитой зимы, Масуд побывал в Европе, вдохнул французского воздуха, глянул в низкое, близкое к людям, почти прирученное небо северной Франции. Даже не глянул, а заглянул за него, словно подглядел за театральный занавес — и уехал обратно, в свой свернутый