Искатель, 2003 № 05 - Журнал «Искатель»

— Ты что же, совсем руки опустил?

— Почти. А что делать прикажете? На кого надеяться? На государство? Слов много, а реальной поддержки, тех же денег — крохи, слезы. На спонсоров? Это в Москве с ними попроще, там деньги крутятся, кое-что на культуру обламывается. А у нас с этим туго.

— Как же ты выживаешь?

— А вот так.

Балашов дотянулся до пульта, вмонтированного в крышку письменного стола, щелкнул тумблером, и кабинет содрогнулся от громоподобных раскатов.

— Отдать Россию на поругание иноземцам? Никогда!

Динамик захрипел, не справляясь с рукоплесканиями.

— Разбазарить богатства не только нам, но и предкам нашим принадлежащие? Не допустим!

И снова шквал аплодисментов.

— Превратить свободного русского человека в раба? Глумиться над памятью нашей, историей, святынями, традициями, обычаями? Не позволим!

Все потонуло в овациях.

Балашов переключил тумблер. Тишина, казалось, была осязаема.

— Слышали? Такое несут — уши вянут. Что «левые», что «правые».

— Ты что же, никакой линии не придерживаешься?

— Я всех пускаю. Лишь бы платили. У клуба крыша — решето, тут не до жиру. «Правые», «левые»… Все за собой зовут! Идейки свои прямо в рот пихают — разжеванными, проглотить только. И глотают люди, не отрыгивают. За кого особенно обидно — это за молодых. Особенно за тех, кто в Афгане побывал, в Чечне. Эти друг за друга горло перегрызут, но во всем прочем — дети. Вот и тянут их из стороны в сторону, вербуют, на патриотизм «давят». А ребята такое испытали, такого навидались — и грязи, и крови, что, если поверят человеку, готовы за ним в огонь и воду. Себя не сберегут, его защитят. Романтики! Все ищут, ради чего жизни клали. Вот внизу вас задержали, верно? Документ потребовали, да? Это — заслон, контроль, охрана. А неделю назад здесь другие заседали, со взглядами самыми что ни на есть либеральными. Либеральней некуда! Однако и тогда — охрана, заслон, «чеченцы». Жалко мне их. Ведь подставят, ей-богу, обманут и подставят. Въедут на их горбах в рай, а потом с ухмылочкой выбросят на свалку, как надоевших, ненужных кукол.

Балашов витиевато выругался, а Кочергин — вздрогнул.

— Петя, я ведь к тебе за помощью.

— О чем речь! Вы простите, Михаил Митрофанович, разговорчивость мою. Сам не пойму, чего завелся? Видно, наболело.

Балашов двумя руками приподнял больную ногу и, точно вещь, подвинул ее.

— Все нормально, Петя. А я вот тебя спросить хотел… Есть ли у нас в городе мастера, которые кукол делают. Только не матрешек-неваляшек, а муляжи в человеческий рост и таких с виду, что от человека не отличить.

— А что случилось-то? Или секрет?

— Отчего же…

Кочергин рассказал все, что знал, и о вчерашней находке на ДСК, и о сегодняшней в лесу. Говорил он минут пять, не больше, потому что и сам знал не слишком много. И догадок у него не было. Никаких.

Бывший оперуполномоченный слушал не перебивая. Машинально брал с блюдца печенье и отправлял в рот, брал следующее. Крошки сыпались на брюки и зеленый джемпер ангорской шерсти. Когда следователь умолк, Балашов поскреб ногтем край опустевшего блюдца и принялся стряхивать крошки.

— Дела… Если ничего в военкомате не обломится, я вам не завидую. Но я так понимаю, что вы от меня не сочувствия ждете. Но помощник из меня аховый. Вообще-то, как человек культурный, — он усмехнулся и развел руки, словно приглашая к осмотру кабинета, — я на разных совещаниях бываю — городских, областных, даже республиканских, в Москву езжу, вернисажи посещаю, мастерские художников и скульпторов. Не только занимаюсь выкачиванием денег из этих, — он показал на пульт, — но и журналы специальные почитываю, по профилю. Но сказать вам, Михаил Митрофанович, мне толком нечего! В Москве — да, там балаганов хватает, где восковые копии актеров разных, политиков, спортсменов выставляют. Толпе на радость. Но чтобы у нас в городе кто-то такие штуки делал — не слышал.

— Жаль. — Кочергин встал, прошелся по кабинету, пригибаясь при каждом шаге.

— Как ваше-то здоровье? — В голосе Балашова не было и намека на сарказм, который нередко окрашивает слова больного человека при общении с кем-нибудь, тоже страдающим от недуга.

— Пустяки. Подагра. Помнишь, еще при тебе вцепилась. Ну, и не отвяжется никак. А идти надо. Пойду я.

— Провожу.

У лестницы Балашов остановился.

— Заходите, Михаил Митрофанович. С поводом и без. Мне приятно… А историю вы мне рассказали жутковатую. Прямо сюжет для фильма. Из тех, что когда-то у меня в видеозале крутили. Ох, глядите, доберутся до вас газетчики!

— Эти нафантазируют. Со свету сживут. Уйду на пенсию — к себе примешь?

— Эх, Михаил Митрофанович! Я туг брякнул ненароком, что не завидую вам. Еще как завидую! Моя бы воля — все бросил, вернулся. Но вот она, стерва, — Балашов зло шаркнул прямой, как палка, ногой, — не пускает. Если бы оттяпали ее тогда, сделали бы мне протез, носил бы я его и не терзался попусту, а то вроде есть нога, а вроде и нет ее.

— Побойся Бога! — Глаза следователя вдруг стали пустыми, а потом так же неожиданно вновь наполнились теплотой. — Ну, счастливо.

— И вам.

У входа все тот же бдительный страж окинул Кочергина цепким взглядом. Михаил Митрофанович посмотрел на орденские колодки на груди парня и вышел на улицу. Остановился, оглянулся. Новенький, с иголочки, фасад Дворца культуры сверкал хромом и зеркальными стеклами. В стеклах плыли облака…

12

Игорь отложил скальпель и раздвинул пластик. Василий Федорович Крапивницкий погрузил руку в грудную клетку, пошарил там.

— Есть!

Путилин принял из рук криминалиста сердце куклы. Обычное человеческое сердце. Только из гипса.

В кабинете следователя Максим не задержался, спустился во двор. Там сел на скамейку, подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Улыбнулся, вспомнив, как гладко все прошло в военкомате. Миловидная девушка в форме мигом отыскала целую дюжину Виноградовых. Из них в военно-воздушных войсках служил один — Алексей Николаевич, 1963 года рождения, проживающий на Первомайской, дом 4, квартира 18.

Переписав необходимые данные, Максим взглянул на девушку и подумал, что, пожалуй, стоит заглянуть сюда еще разок — в свободное время. Как ему показалось — нет, он был в этом абсолютно уверен! — девушка с должным уважением относилась к его профессии и была крайне заинтригована его визитом. Неплохо для начала.

Но где же Кочергин? Он хотел звякнуть следователю на мобильный, так его распирало, насилу сдержался. Нетерпение — это слабость. Так же как торопливость.

— Эй,