Полный форс-мажор - Владислав Вишневский

Удалился.

69.

Колоратурное меццо…

В отличие от полковника Ульяшова, его «противник», надо понимать — соперник, полковник Палий и спал хорошо, и ел отменно, и службу исправно нёс, и на «технике» что положено отрабатывал и днём, и ночью, на настроение и аппетит не жаловался, почти забыл про «высокий» спор, но Громобой напомнил.

— Шура, а сегодня какое у нас число, не помнишь?

— А я что, календарь тебе? — лениво отмахнулся полковник. — Посмотри на часы или на сотовый. — Они оба, полностью обнажённые, в тёмных очках на глазах, подложив под спины полотенца, лежали на плоской крыше высокого войскового склада, загорали. Попеременно подставляя солнцу то один бок, то животы. — Ты про погоду у меня спроси или когда у меня полёты — я скажу, а… А что такое? — он всё же насторожился.

— Да нет, ничего. По-моему пора посмотреть, как Лёвка сапоги будет жевать. — Спокойно заметил тот.

— А, Лёвка! — Палий мгновенно подскочил. — Точно, сегодня же… сегодня…

— По-моему, завтра. Если точно. Я трезвый тогда был, помню.

Палий скосил глаза, посмотрел на друга, усмехнулся.

— Уж если кто и был трезвый, так только я.

— Не спорю, и я тоже, — согласился Громобой. — Отклонение, плюс — минус один день.

— Надо позвонить.

— Надо.

— Я звоню.

— Звони.

— Ты смотри, — радуется Палий, доставая из кителя сотовый телефон, — чуть не забыл. Помнил-помнил, а потом…

— С Гейл познакомился и всё забыл, — нейтральным голосом подсказал Громобой.

— Опять, Толян! — повышая голос, словно бы рассердился Шура. — Мы же договорились, товарищ полковник, кто старое вспомянет, тому… Мы же добровольно от неё отказались? Отказались. Пусть командир женится, ему пора, а нам с тобой ещё рано. Нам рано?

— Рано.

— Ну вот! — разводит руками Палий, и неожиданно грозит. — Ещё раз про неё напомнишь, убью!

— Понял, товарищ полковник, меняю курс.

Как ни в чём не бывало, Громобой голосом изобразил громкое тарахтение двигателя вертолёта, одновременно с этим переворачиваясь на спину. — Я — «Карлсон», я — «Карлсон», иду на разворот, — сообщил он, и голосом Боярского, забубнил строчку из Трёх мушкетёров. — «Пора, пора, порадуемся на своём веку…»

— Ага! «…Красавице и кубку, и верному клинку, — голосом Миледи, так же при этом переворачиваясь на спину, подхватил и Палий. — Пора, пора, порадуемся»… Я звоню.

— Звони.

— Алло, Лёва? Это Шура! — Сладким женским голосом той самой Миледи, из того самого кинофильма, представился он. — Ну что, твоими ботфортами обойдёмся, сударь, или наши тебе туфельки привезти? Вспомнил наш уговор, милый? Месяц прошёл. — Подмигивая Громобою, спросил он, и лицо его вдруг изменилось, как и тембр голоса. Стал сугубо мужским, басистым — Что? Ааа, вот, значит вы как! — протянул он. — Нехорошо, товарищ полковник! Грубишь, парниша! С чего бы это мне пришлось? По плану — вам, сударь, придётся, А мы… «Пора, пора, порадуемся на своём веку…». Так, стоп, я понял. — Обрывает себя. — Одну минуту… — Прикрывает трубку рукой, жалуется Громобою. — Толян, наш друг нехорошо ругается, говорит, что не ему, а нам придётся жевать сапоги. Представляешь?

— Не «нам», а тебе, он имел в виду, — поправляет Громобой.

Палий корчит обиженную рожу, выговаривает другу.

— Ага, вот как! И ты значит туда же! Спелись! Жалко Лёвку стало? Я понимаю! Не ожидал! Как спорить, так вместе, как рассчитываться…

— Я разбивал. Я арбитр. Я помню.

— Понятно-понятно, товарищ арбитр. И не товарищ ты, а редиска на костылях с одним ухом… Я на тебя обиделся. Всё! Умолкни. — Подносит к уху телефон, говорит командирским голосом. — Значит, товарищ полковник, ножны вон, шпаги вперёд, так, да? Хорошо. Мы готовы. — Глядя на сугубо «нейтральное» лицо арбитра, спотыкается, торопливо исправляет неточность. — Я — готов. Да-да, я! А когда, где? Ах, вот как, вы ещё не решили, тогда мы решим. Всё. На сутки берём тайм-аут. Привет. До связи.

Отключает телефон, ложится на спину. Как по заказу, телефон снова звонит, теперь у Громобоя.

Громобой отвечает.

— Заслуженный артист России слушает. Простите, кто это? А… рубашки, вы говорите… Какие рубашки? А, в полосочку… — Изобразив другу лицом полное непонимание, тем не менее в трубку отвечает определённо. — Конечно, помню, как же… А вы, простите, кто? Натали! Очень приятно, Натали. Вы француженка, имя у вас… я угадал? Ах, вот как! Понял, понял… согласен, мы все здесь русские. А я? Да нормально всё. И голос, и тонус, и здоровье… Что, простите? Петь вы хотите? Где? У нас?! С нами в смысле? Я понял. Одну минуту, я с музыкальным руководителем посоветуюсь… Одну минуту. — Глядит на Палия. Тот, разговор уже слушает сидя, глазами спрашивает, кто это. Спрятав телефон под поясницу, Громобой спрашивает. — Шура, нам нужен женский голос в ансамбль? Как у Любови Орловой… Я по телефону слышу…

— У кого?

— Ну, у Орловой. Звезда цирка.

— Это она что ли?

— С ума мужик сошёл, перегрелся? Ей же лет сто бы сейчас было. Родственница, наверное. — Достаёт телефон телефон из-за спины, спрашивает. — Кстати, девушка, извините, а как ваша фамилия, сколько лет? — Выслушав, сообщает Палию. — Фамилия, сказала «не важно», псевдоним, наверное сценический, а лет ей почти девятнадцать, говорит. У женщин вроде бы не спрашивают.

— И не спрашивай, кто тебя заставляет. Красивая?

Громобой смотрит на телефон, уверенно отвечает.

— Даже очень. Я по голосу это слышу, даже уверен. Так что ей сказать, пусть приходит?

— Сначала пусть споёт что-нибудь по телефону. Послушаем.

— Разумно, товарищ полковник, не ожидал. — Громобой прикладывает телефон к уху, говорит ей. — Натали, а вы можете сейчас нам что-нибудь спеть? Да… Нет-нет, прямо сейчас по переговорной связи, эээ, по-телефону. У нас громкая связь, — подмигивает Палию. — Что петь? Да что угодно. Две — три строчки. Ага… «Моя прекрасная леди»? Да ради бога! Пойте. Мы слушаем. — Нажимает соответствующую кнопку. Телефон кладёт между собой и другом, ложится на спину, Палий наклоняется ухом.

Через несколько секунд из трубки доносится…