Современный зарубежный детектив-10. Компиляция. Книги 1-18 - Дэн Браун

И вот мы сидим справа, Симона и ее семья – слева, между нами и моим отцом, надежно укутанным в дубовый гроб. В наши дни их делают из банановых листьев, картона и даже шерсти, но для гроба Шона нужен был дуб старой Англии. На крышке лежит одна-единственная цветочная композиция – маленький белый букет. Все сделала Мария, эффективная Мария, взявшая на себя ответственность, чтобы никому больше не пришлось. Оставив Симону и Эмму одинокими и торжественными в своем горе.

А потом музыка меняется, и мы поем «Направь меня, о великий Избавитель», и у меня дрожит рука, потому что я вспоминаю, как он любил регби, как он брал приемник и шел со своими приятелями, чтобы хорошенько попеть, и я не помнила об этом до этой минуты. Так много вещей, которые я не помню и уже не вспомню, потому что подсказок никогда не будет. Руби вообще ничего не помнит. Она мужественно подпевает, вытирая глаза платком, который я сунула ей в карман перед тем, как мы вышли из отеля, но для нее это просто гимн. А потом Чарли бурно цитирует Кристину Россетти, и какой-то викарий, которого я никогда раньше не видела, говорит о моем отце и о том, что он в лоне Христа, хотя Господь знает, что он, скорее всего, ушел в другое место, а я иду по проходу к кафедре и всецело сосредоточена на листке бумаги, который держу в руке, и на том, чтобы не смотреть ни на чьи лица, чтобы мой голос был чистым и ровным и чтобы прежде всего он звучал так, будто я – настоящий человек. Я думаю обо всем, что еще вчера я хотела сказать здесь, и о глубоких переменах, произошедших во мне, и о том, что весь гнев, который я носила в себе все эти годы, бессмыслен, бесполезен перед лицом этой потери. И я начинаю.

– Я так много думала о своем отце в последние дни, – говорю я. – О том, какие детали знала только я, какие детали знал каждый из нас, о том, что никто никогда по-настоящему не знает человека целиком. Но я знаю следующее. Шон Джордж Джексон любил нас, на свой грубый лад, и в этом нам всем исключительно повезло.

Странная штука – язык. Я слышу свой голос, когда говорю, и слышу реакцию: смех, вздохи, задержку дыхания. Но в моей собственной голове эти слова, которые я написала, ничего не значат, они имеют для меня столько же смысла, сколько и лай лисы в лесу. Я слышу слоги, согласные и благозвучные аллитерации, но смысл улетучивается. А потом я добираюсь до конца, и мое лицо внезапно вспыхивает, когда толпа снова оказывается в фокусе, и мне хочется только спуститься к кафедре, скрыться от всех этих глаз. Я заставляю себя сложить бумагу, медленно схожу вниз, совершаю легкий, полный любви поклон тому, что осталось от отца, и иду обратно к Руби. Сижу мгновение, пока она утешающе поглаживает меня рукой, а потом слезы вырываются наружу из того места, где я держала их в заточении, обрушиваются на меня, как волна, и я тону. Орган снова начинает играть, прихожане встают, а мы с Руби остаемся на своих местах, склонившись друг к другу и слегка покачиваясь. «Дорогой Господь и Отец человечества», – поют они, а я плачу, плачу и плачу.

Глава 46

2004. Понедельник. Клэр

Она не просыпается до десяти часов; впервые она спала так долго или настолько допоздна с тех пор, как родились близняшки. Взглянув на часы, она на секунду паникует из-за того, что проспала, но потом вспоминает. Расслабляет напряженные мышцы под простынями из египетского хлопка, приникает к прохладной стороне двуспальной кровати, где он так редко спит в эти дни. Снова вспоминает, что привело ее сюда одну, и снова сжимается от ярости и печали. «Что случилось с моей жизнью? Разве это моя вина? Разве я сама навлекла на себя это?

Конечно, сама, – думает она. – Я была уже достаточно взрослой, когда встретила его, чтобы не иметь никаких оправданий своим поступкам. Я знаю, что такие люди, как мы, любят разбрасываться старыми избитыми фразами. Мы ничего не могли с собой поделать. Это было нечто большее, чем каждый из нас. Сердце хочет того, чего хочет сердце. Но всегда – всегда – есть хотя бы один момент, когда выбор сделан.

Я знала, что он женат, с того самого момента, как мы познакомились. Боже мой, Хэзер даже была в той же комнате, выглядела затравленной и лохматой, но это меня не остановило. Я просто вежливо протянула свою визитную карточку, прекрасно понимая, что это означает. Я могла бы остановиться еще до того, как все началось, но я этого не сделала. Я приняла решение за другого и теперь расплачиваюсь за это. Так мне и надо. Так и надо, черт побери. Помню, как несколько человек говорили об этом, предупреждали: Клэр, если он так поступил с одной женой, то может так же поступить и с тобой, – но все, что я тогда сделала, – это избавилась от своих друзей, чтобы не видеть в их глазах свое отражение – разлучницы».

Она проверяет, не ответил ли он на ее звонок, хотя телефон пролежал рядом с ней всю ночь и с первого неотвеченного звонка было понятно, что ответа не будет и дальше. Шон обожает наказывать безразличием. Если его обидели, он воздвигает вокруг себя стену молчания, которую невозможно пробить, пока он не решит, что уже достаточно. Это бесит, расстраивает, наполняет ее яростью и бессилием.

Секундочку. Клэр садится. «Что я такое думаю: если его обидели? Неужели он так выдрессировал меня, что я забываю, что это он не прав?

Надо составить список, – думает она. – Взять пример с Марии и начать организовывать себя. Составить список всех дел, которые я должна сделать, как только закончатся эти чертовы праздники. Перевести деньги на мой банковский счет, чтобы он не смог заморозить мне доступ. Найти адвоката. Сменить чертовы замки. Как только он привезет девочек домой, он уйдет. Может идти и жить в одном из своих роскошных кондоминиумов. Непохоже, что он испытывает в них недостаток».

Она встает, делает себе чашку кофе и берет ее с собой в ванную. В доме удивительно тихо, только шум транспорта на Кингс-роуд напоминает ей о том, что в мире вообще есть другие люди. «Конечно, я не смогу этого сделать, – думает она. – Не скоро, пока они не станут достаточно взрослыми, чтобы я могла оставить их