"Расследования Екатерины Петровской и Ко". Компиляция. Книги 31-50 - Татьяна Юрьевна Степанова

Он тихонько повернул ключ, замок клацнул, снова повернул, отпирая. Приоткрыл дверь и, наклонившись, начал осматривать замочную скважину снаружи. В свете сальных свечей, что горели в коридоре, видно было плохо, но он все же кое-что разглядел.

– Царапины вокруг скважины. Может, отмычку использовали или какой-то штырь как рычаг.

Затем он снова захлопнул дверь и закрыл ее на ключ.

Они заперлись с ЭТИМ внутри.

С тем, что предстало их взору и внушало ужас.

Рядом с разоренной кроватью на залитом кровью ковре лежала Меланья Скалинская. Обнаженная. Ее темные волосы разметались. В свете чадящих свечей ее тело отливало перламутром – полные руки, совершенная линия бедер. В свои последние мгновения она словно пыталась перевернуться на бок, чтобы доползти до кровати.

Клавдий Мамонтов отвел взгляд от ее искаженного мукой боли лица…

У нее была страшная рана на спине – между лопаток. И еще более ужасная рана спереди, которая начиналась от горла и захватывала верхнюю часть груди. А ладони сильно порезаны.

На кровати лежал крепостной лакей Макар. Тоже полностью обнаженный. Руки закинуты к спинке кровати и привязаны к прутьям черными шелковыми лентами. Он был похож на античную статую – нет, не на прикованного Прометея, а на связанного Вакха. Торс, точно изваянный из мрамора. Глаза закрыты. Выражение лица такое, словно он пытался сдержать свой последний крик. У него была лишь одна рана – в верхней части живота, там, где солнечное сплетение.

– Барыня и ее дворовый человек, крепостной, – тихо сказал Александр Пушкин-младший. – И в таком виде, который не оставляет сомнений о том, чем они занимались. Они убиты во время акта страсти. Она играла роль амазонки-наездницы, а он… Он, как видите, в путах любви. Кто-то вошел и стащил барыню на пол… Рубленые раны, Клавдий. Я такое на войне видел. Ее зарубили саблей. Она пыталась схватиться за клинок, поэтому и порезы на ладонях.

Он, стараясь не наступить на пропитанный кровью ковер, приблизился к кровати.

– Этот актер… или он ее лакей, или все вместе… он ее любовник. Даже смерть не отняла у него красоту. Я еще тогда заметил на музыкальном вечере – парень был слишком уж хорош для холопа. И метил явно выше. У нас бы в полку его оценили, да…

Клавдий Мамонтов вспомнил столичные сплетни о лейб-гвардии Конном полку, где офицеры – по общему признанию самые красивые мужчины двора и армии – одинаково ценили пыл стихов римского поэта Катулла и грезы и пристрастия «Пира Тримальхиона» Гая Петрония Арбитра.

– У него не рубленая рана, а колотая, – Пушкин-младший внимательно осмотрел рану. – Это тоже сабля. Но удар наносился сверху вниз. Вот так.

Он вскинул сомкнутые руки и резко опустил, словно вгоняя невидимый кол.

Мамонтов тоже подошел к кровати. Его внимание привлекли узлы на черных шелковых лентах.

– На его правой руке узел то ли ослаб, то ли… – присмотревшись, проговорил Клавдий. – Нет, он почти развязан. Саша, смотри – он пытался высвободиться. Развязать себя. Чтобы прийти ей на помощь. Но ему освободить даже одну руку не удалось.

– А как он мог это сделать? – разглядывая узел, спросил Пушкин-младший.

– Дергал, пытался вырваться.

– Тогда бы он затянул узел еще крепче. А здесь распутано, но не до конца.

Они переглянулись.

– Может, это Меланья его так небрежно привязала, – предположил Клавдий Мамонтов, – тоже часть любовной игры, чтобы он в какой-то момент мог сам освободиться из пут.

– Чувствуешь, как здесь холодно? – поежился Мамонтов.

– Да.

Пушкин-младший сосредоточенно смотрел на участок паркета возле столика, где стоял подсвечник. Мамонтов увидел это тоже – кровавый отпечаток.

– След сапога, – сказал он и отвернулся. – Саша, а на подоконнике кровь!

– Тот, кто их убил, должен сам весь в крови вымазаться, – Пушкин-младший подошел к окну. – Да, это, несомненно, кровь. А окно…

Он потянул на себя створки, и они легко распахнулись.

– Убийца ушел через окно, отсюда и кровь на подоконнике. Клавдий, мы сейчас оставим дверь запертой изнутри. А сами давай-ка пройдем тем же путем, что и убийца, – он нагнулся, поднял с пола одну из простыней и накрыл ею подоконник, словно хотел сохранить кровавые следы. – Снег все идет, и, возможно, все замело, но мы должны проверить.

Он забрался на подоконник и вылез из окна. Хотя это был и первый этаж, но флигель обладал высоким фундаментом, так что ему пришлось прыгать в снег. Клавдий Мамонтов последовал его примеру. Громоздкая шуба сковывала движения. Мамонтов снял ее и выбросил в окно, затем вылез сам. Напялил шубу снова.

Крепчающий ветер безжалостно ударил в лицо.

– У нас даже фонаря нет. В комнате лишь свечи, они бесполезны при таком ветре, – Мамонтов огляделся по сторонам, увидел над входом в людскую тусклый фонарь, подошел и сорвал его.

Пятно света выхватило цепочку следов на снегу – от окна через двор гостиницы в сугробы и…

– Это могут быть следы того мужика, трактирного слуги, – сказал Мамонтов, размахивая фонарем. – Но проверить все равно стоит.

Они, отворачиваясь от ледяного ветра, побрели по следу. Он вел не к площади, не к какому-то из строений трактира и гостиницы, а туда, где не было ни сараев, ни изб – ничего. Если во дворе цепочка следов еще как-то просматривалась, то чем дальше, тем сильнее снег заметал ее. Сугробы… И впереди сугробы… Но внезапно…

– Черт возьми, овраг! – Пушкин-младший не удержал равновесие и скатился на спине в этот самый овраг. – Клавдий, давай сюда. Здесь какие-то пятна на снегу, посвети мне!

Мамонтов тоже съехал в овраг, встал на ноги, вскинул фонарь, и в его свете они увидели на обледенелой кромке что-то черное.

– Кровь. Убийца дошел до оврага, возможно, упал, как и я. У него одежда в крови, и он здесь катался в снегу, пытаясь очиститься, снегом смыть эту кровь с себя… А где он выбрался? Куда направился?

Они пытались осмотреть склоны оврага. Однако снегу намело столько, что понять что-либо было уже невозможно.

– Когда их убили, как ты думаешь? – спросил Клавдий Мамонтов. – Они же наверняка кричали. Почему ни мы и никто в гостинице и в трактире их криков не слышали?

– Фейерверк. Помнишь, как громыхало, полыхало? Тела еще не успели остыть. Часа не прошло с момента их смерти. И кровь не свернулась еще, – Пушкин-младший выбрался из оврага, наклонился и протянул руку Мамонтову, вытаскивая и его.

Они побрели уже наугад. Никаких следов. Все замело.

Снег, снег, снег…

Мамонтов поднял взор к небесам: мутно небо… ночь мутна… невидимкою луна освещает… страшно, страшно поневоле средь неведомых…