К вопросу о миражах - Георгий Куликов

— А теперь смотри сюда, — Женя и вынул из своего кармана точно такую же пуговицу, какие были на рубашке «Тюри», — это ее ты потерял в квартире на Коломенском проезде.

— Да мало ли на свете таких пуговиц, да и мужиков много ходят в таких же рубашках с похожими пуговицами, — попытался возразить Тюрин.

— Да нет, «Тюря», пролетаешь ты как фанера над Парижем, — с улыбкой ответил Женя, — криминалистическую экспертизу еще никто не отменял, на ней твои пальчики засветились. А вот и акт экспертизы, где все четко сказано, что пуговица принадлежала именно тебе.

Женя достал из своей папки акт экспертизы и показал его Тюрину.

— Ничего не знаю, и говорить не буду, — вдруг, сказал он и отвернулся от Кудрина.

— Ну что, теперь мой выход, — сказал, улыбнувшись Барышев, и достал из своей папки заявление Ивановой.

— Вот здесь в заявлении некой гражданки Ивановой Люськи сказано, что ты ворвался в «Пельменную» в пьяном виде, где праздновали день рождение повара и устроил скандал, — проговорил он, — но тебе показалось этого мало, ты избил ее и пытался изнасиловать.

— Что? — зарычал Тюрин, — брехня все это, она сама меня первая ударила.

— Первая ударила, — передразнил его Барышев, — ты ведь Тюрин имеешь две ходки в зону и наверняка можешь представить себе, каково будет там с такой статьей.

— Да мы уже с ней как полгода гуляем и написала она из-за злости, — озираясь по сторонам, цедил сквозь зубы разъяренный Тюрин.

— Ну, со злости или нет, а заявление есть, — ответил Глеб, — и еще есть рапорт участкового инспектора, который видел тебя с Ивановой у туалета. Тут написано, как она рыдала от боли после твоего удара в глаз и порванное платье ее также говорит, что так оно и было.

Тюрин весь сжался, голова свесилась вниз, пот ручьями лил с его немытой лысины.

— Хотя у тебя есть альтернатива, — громко сказал Барышев, — ты колешься про квартиру на Коломенском проезде, рассказываешь, кто тебе заказал ее. Да, именно о заказчике, так как тебе видимо было сказано взять со стены только картину, но ты же «Тюря» вор, и не мог ты устоять перед брошкой и деньгами. Ну, а если ты все подробно расскажешь, то я не буду пускать в ход это заявление, а ты всего лишь пойдешь в зону за кражу. Люська твоя, с самого утра пороги обивает и просит вернуть ей заявление.

— А где гарантия, что Вы ей заявление отдадите? — недоверчиво спросил Тюрин.

— Да никакой гарантии тебе никто давать не будет, — разозлился Барышев, а впрочем, пошел ты куда подальше.

Глеб позвал дежурного офицера и попросил отвести «Тюрю» в камеру.

— Все, разговор окончен, пойду регистрировать заявление, — сказал он.

— Стойте, стойте, я все расскажу, только не делайте этого, — упавшим голосом просил Тюрин.

— Одумался, это правильно, — сказал Глеб, — давай рассказывай.

— Первый раз пошел я на зону за кражу в Брянскую колонию для несовершеннолетних еще в 1940 году, — начал говорить Тюрин, — когда началась война, немцы очень быстро стали наступать и тут случилась неразбериха: конвойные куда-то подевались, мы вырвались на волю и побежали в лес. Я, и еще два кореша, набрели на заброшенный хутор и недели три отсиживались там, питаясь ягодами и грибами, этого добра в лесу много было. Но потом все же решили идти, чтобы раздобыть провиант. Путали мы очень долго, пока не вышли к какому-то селу и очень обрадовались. Но наша радость оказалась преждевременной, на дороге у села нас окружили полицаи. Мои кореша побежали было в кусты, но полицай с огромной красной мордой и косыми глазами, хладнокровно расстрелял их из автомата. У меня тогда отказали руки и ноги; я стоял как вкопанный, а тот полицай наставил на меня свой автомат и готов был нажать на курок.

И в этот момент один из полицаев вскрикнул: — Да это же «Тюря», мы с ним вместе чалились на зоне! Мордатый полицай медленно опустил свой автомат и посмотрел на меня своими косыми глазами, а потом проговорил, — Это другое дело, живи пока, но должен мне будешь. Никогда не забуду этого злого и пронзительного взгляда. Потом меня повели в село и заперли в какой-то хате. Тот парень, который узнал меня, принес молока и хлеба и я, наконец, по-настоящему поел за эти недели. Ты слушай Мирона, он главный здесь и с ним не пропадешь, — сказал он мне про того мордатого полицая.

— На следующий день, — продолжал Тюрин, — Мирон стал допрашивать меня, а в конце предложил пойти на службу в полицию, чтобы вместе, как он говорил, «уничтожать красных», после чего дал мне подписать какую-то бумагу. Я даже не видел, что подписываю, так как его грозный вид и лежавший на столе автомат не оставил мне иного пути. После этого Мирон ушел и меня на какое-то время оставили в покое, а ночью — я удрал от них из этого села и больше с ними не встречался. Я опять бродил в лесу несколько дней, пока не увидел в глухой чаще небольшую хижину. В ней находился пожилой бородатый мужик, который сказал, что до войны он работал в этих местах лесничим. А потом, когда пришли немцы и все разбежались, он, не долго думая, захватив кое-какой провиант, подался в эту хижину. Он тогда был удивлен моим приходом, потому что кругом было болото, и тропу знал только он: повезло мне тогда, не сгинул в болоте. Больше года я прожил в этой хижине, однажды завалили лося, и мяса нам хватило надолго. Ну, а потом я все же ушел, мужик провел меня своей тропой через болото, я пошел к грохочущей вдали канонаде выстрелов. Дорога меня вывела в партизанский отряд батьки Прохора. Я тогда командиру отряда честно про все рассказал: и про судимость, и про полицаев, и про хижину в лесу. Почти год я был в отряде, несколько раз участвовал в боях, даже был легко ранен в ногу. В отряде мне выписали временные документы, что было необходимо в то время. Война уже пошла на запад и однажды, во время сильной авиационной бомбардировки, какое-то необъяснимое чувство «воли» вновь мной овладело, я рванул в лес и убежал. Ходил, бродил долго, пока не забрел в полуразрушенное село. Там вообще никого не было, я и просидел в одном из домов еще где-то полгода, благо в подвале нашел оставленные кем-то овощи и крупу.

— Я от бабушки ушел, я от дедушки сбежал, — проговорил Женя.

— Продолжай, — пробасил Барышев.

— Потом осел я в подмосковном Загорске, устроился рабочим на плодоовощную базу, — продолжал Тюрин, — а со временем перебрался в Москву. Там как раз людей набирали на стройку, вот и стал работать на подхвате. Где-то через пару лет, по рекомендации знакомого кореша, меня взяли на склад в Краснопресненский универмаг. Там и работал, пока не попался на краже вещей и очередная зона. Полгода назад откинулся из зоны и приехал домой и вот, на той неделе, вдруг, является ко мне тот самый Мирон, который чуть не убил меня тогда в лесу. Он напомнил мне о моем долге перед ним и, о подписанном мною согласии сотрудничать с немецкими властями. После чего приказал мне залезть в квартиру на Коломенском проезде, взять оттуда картину и отдать ему, при этом он дал адрес этой квартиры.

— А как ты узнал, какую именно картину надо было взять, ведь там их много висело? — вопросительно взглянул на него Женя.