Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов

месте преступления, спугнул его, а потом свалил на незнакомца пропажу нескольких ценных вещей. На самом же деле он сам тайно передал их надежным людям. Одним из этих «надежных» людей был все тот же Борис Никифорович Заяц. Взамен скрипки Вильома, которую по требованию следствия ему пришлось возвратить в коллекцию, историк получил от Мити серебряный складень.

— С гражданином Зайцем у нас будет особый разговор, — строго проговорил Ерохин. — Сперва закончим с вами. Следствие считает вашу вину доказанной. На днях вам будет предъявлено обвинительное заключение. Все!

— Нет, не все, — проговорил Коноплев. — У меня для Лукошко есть одно сообщение. На отзыв профессора Воздвиженского были посланы два проекта… Один — Лукошко, другой — Булыжного… На днях получено заключение. Профессор считает, что оба проекта содержат позитивные моменты и могут послужить базой для решения важной проблемы. Может быть, вам будет интересно это узнать?

— Да… Спасибо.

Митя попытался ответить с деланным равнодушием, но по напряженности взгляда, устремленного на Коноплева, тот понял, что это сообщение потрясло Митю. Подполковник кивнул:

— Да, да, вы могли, Лукошко, проявить себя как творческая личность, а вместо этого…

Митя всхлипнул. Уронил голову на грудь. Произнес непонятное:

— Амур в нищенском одеянии…

Слеза выкатилась из глаза и прочертила след на шероховатой и серой коже лица.

— Теперь проект придется осуществлять Булыжному.

У Мити вырвалось:

— А он разве жив?

— Вы надеялись, что ваш соперник умрет. И посоветовали Шакину и Иткину свалить убийство отца на покойника. Но, как видите, не удалось: Булыжный жив и поправляется. И кстати, дал показания… Некоторое время назад он вышел на след убийцы вашего отца, поэтому-то ваши дружки и постарались его устранить.

У Мити затряслись губы:

— Нет, на этот раз я ни при чем. Честное слово!

— Вам ли говорить о честности, Лукошко? Уведите!

Когда конвойный увел Лукошко, следователь Ерохин произнес:

— Лукошко… Шакин… Иткин… Голубков… просто удивительно, как они отыскали друг друга? Словно какая-то сила сцепила их так, что не расцепить!

— Эта сила — коллекция, — проговорил Коноплев. — Коллекция! Вдумайтесь: из чего она состоит, эта коллекция. Картины, часы, скрипки, изделия из фарфора. В нормальной жизни они стать вещами не могли. Они становятся ими в руках приобретателей, стяжателей, людей глубоко аморальных и циничных. Митя воображал, что это он отыскал Шакина, что тот служит его интересам. Но он ошибся. Это Шакин отыскал его.

Из признаний Федора Шакина

«Началось все с того, что я одолжил у одного человека большую сумму денег… Сначала три тысячи рублей, потом еще две. Срок возврата долга давно минул, а я все не мог достать денег. Время шло. Надо было что-то делать. Тут подвернулась эта самая коллекция. Хозяину она была вроде бы и не нужна, он торопился от нее отделаться. Только не знал, кому подарить — институту, городу или Дому ученых. Я решил, что богатство само плывет мне в руки. Надо только завладеть…

Я уговорил мать написать Петру Антоновичу, чтобы он приютил меня в Москве. Я знал: ее слово для старика закон.

Приехав в Москву, я уговорил Петра Антоновича позвонить Лукошко, пригласить на чашку чая и предложить ему редкую икону.

Встреча была назначена на 28 марта. Готовясь к ней, я привел в порядок жалкую комнатенку старика. Раскладушку, на которой я обычно спал, выкинул, в ближайшем мебельном магазине приобрел у продавца-пьяницы, за взятку конечно, красивый зеленый диван из импортного гарнитура. Но тут возникли осложнения… Петр Антонович позвонил в Кострому к соседке моей матери, которая обычно подзывала ее к телефону. От нее узнал, что случилось несчастье, мать умерла от инфаркта, а дом сгорел. От этой новости Петр Антонович повредился рассудком. Почему-то он счел виновным меня. Он говорил, что я должен был находиться рядом с больной матерью, что ее нельзя было оставлять одну в доме. Приступы буйного бешенства, когда он кидался на меня с кулаками и страшными обвинениями, чередовались с периодами полного упадка сил. Он ничего не ел. Лежал на своем топчане, глядел в потолок и шевелил губами.

Я понял, что в таких условиях свидание с коллекционером не может состояться. Позвонил в районную поликлинику, назвался соседом Петра Антоновича, описал его бедственное состояние. В тот же день за ним приехали и увезли в больницу.

Мой план заключался в том, чтобы, встретившись о Лукошко, попытаться его уговорить доверить мне передачу коллекции государству. Я собирался пообещать ему выполнение всех его требований — выхлопотать пенсию, добиться, чтобы коллекции был посвящен особый выставочный зал, чтобы ей было присвоено его имя. Короче говоря, я намеревался втереться к нему в доверие, чтобы впоследствии завладеть всеми этими вещами или хотя бы их частью.

Мне удалось зазвать его к себе 28 марта. Я сказал, что говорю от имени Петра Антоновича, у которого есть для него сюрприз — редкая по красоте икона.

Мне не повезло, он явился не один, а с какой-то женщиной. Разговор в ее присутствии был, конечно, невозможен. Кроме того, Лукошко был неприятно поражен отсутствием Петра Антоновича и хотел было немедленно уйти. Мне удалось заинтересовать его иконой. Это был образ «Пресвятой Богоматери от бедственно страждущих». Он потянулся к нему с такой страстью, как будто сам был бедственно страждущим.

Я не знал, что делать, но тут женщина неожиданно сказала, что оставит нас ненадолго, ей надо в гастроном. Она сказала, что вернется через полчаса.

Разговор с Лукошко не получился. Он оказался совсем не таким человеком, за которого я его принял там, в Сибирске. Наивности, простодушия в нем не было и в помине. Помимо всего прочего, он сразу узнал меня, несмотря на то что я изменил свою внешность: наклеил бороду, отпустил волосы… От пронзительного взгляда его маленьких глаз ничто не могло укрыться. Он почуял неладное и сразу хотел, было уйти, только боязнь разминуться со своей спутницей удержала его, я это видел. Маленький, сухонький, он уселся на край дивана и замкнулся, ушел в себя.

Надо было действовать. И как можно быстрее. Я попытался припугнуть старика. Сказал, что мне известно о его грязных махинациях, посредством которых нажита коллекция, что у него много врагов и только я один могу его от них защитить. Но этот старик был тверд как кремень. Его ничем нельзя было пронять. Он закричал на меня тонким визгливым голосом, назвал проходимцем и вымогателем, сказал, что сейчас же пойдет и заявит в милицию… И в эту минуту вошла она, его спутница. Лукошко сказал ей: «Мы немедленно