Антология советского детектива-48 - Николай Иванович Леонов

Конечно же, это был третий, которого считали утонувшим в болоте.

* * *

Это одна из историй о знаменитом эстонском сыщике Рудольфе Куккере. Его знали все местные уголовники, знали и боялись. Он был смелым человеком, отличным опером и добрым товарищем.

Я приехал в Таллин собирать материал для очерка об интернациональной банде. В нее входили трое финнов, один эстонец и двое русских. У финнов была прекрасная уголовная квалификация, они были «медвежатниками», сейфы щелкали как орехи. В Таллин они приезжали на уик-энд, той же ночью в близлежащих колхозах и промкомбинатах трещали сейфы.

Уголовный розыск делал все, чтобы выйти на банду. А потянули за ниточку в «Стерео-баре» гостиницы «Виру», любимом месте сборищ местных валютчиков.

Некие люди стали скупать большие партии валюты.

Подключилась агентура, остальное было делом техники.

Я сидел в МВД Эстонии на улице Пикк, изучал документы, встречался с арестованными.

Так вот мы работали, а потом шли в тир рядом с вокзалом. Там можно было стрелять из пневматических пистолетов.

Тот, кто выбивал наименьшее количество очков, приглашал остальных пить коктейли в бар ресторана «Ваана Томас». Ходили мы обычно втроем: Руди Куккер, Валера Данилевский и я.

Стрелять в этом тире было тем более интересно: пистолеты сделаны в конце пятидесятых, неоднократно отремонтированы, дико разболтанные, поэтому поражение мишени зависело не столько от умения стрелка, сколько от счастливого случая.

Однажды, когда мы стреляли, в тир вошел элегантный седой человек. Он раскрыл кейс, вынул из него коробку и достал великолепный немецкий пневматический пистолет.

— Все тренируетесь, гражданин Анс? — недобро спросил Куккер.

— У вас есть ко мне претензии, гражданин милиционер? Я член стрелкового союза, мой пистолет зарегистрирован, кстати, оружием он не является.

Анс взял пульки, переломил ствол, зарядил пистолет.

Вскинул и, не целясь, послал пулю в десятку. Потом вторую, третью…

— Надеетесь, что еще постреляете, гражданин Анс? — спросил Валера Данилевский.

— Время покажет.

Анс вскинул ствол. И я увидел его лицо, каменное, жесткое, и ненависть в чуть прищуренном правом глазу.

И опять пуля точно ушла в десятку.

Когда мы вышли, Куккер сказал:

— Не успокоился, сволочь. Двадцать лет оттянул и не успокоился.

Тогда мы даже представить не могли, что через пятнадцать лет наступит время гражданина Анса.

* * *

А по улицам Риги шли люди с каменными лицами. Сегодня они называют себя бойцами национального сопротивления. На их руках кровь милиционеров, простых хуторян и рыбаков. Сожженные рыбокоптильни и маслозаводы. Ограбленные почты и сберкассы.

Они шли мимо меня, и в глазах их светилось торжество победы.

Победы, которую им подарили.

Конец бриллиантового короля

Майский рассвет опускался на Москву стремительно и неотвратимо. Над зданием «Известий» появилась широкая ярко-желтая полоса, предвестница солнца.

У меня оставалось два с небольшим часа до поезда, надо было переодеться и получить место по проездным документам в воинской кассе Белорусского вокзала.

А в квартире радиола крутила пластинки Глена Миллера и мои веселые приятели танцевали со славными девушками. И не хотелось уходить и ночь трястись в накуренном общем вагоне, потом на трамвае добираться до городской окраины, а оттуда практически бегом до КПП училища.

Меня отпустили на два дня, не считая дороги, по семейным обстоятельствам.

Я пошел домой не прощаясь, не нарушая некий интим, возникший в компании. Выскочил на улицу, наискось, благо машин не было, пересек улицу Горького. В сквере на Пушкинской площади, в фонтане, здоровая баба, задрав юбку, палкой с присоской на конце собирала монеты, которые наивные провинциалы бросали в фонтан в надежде вновь посетить Москву.

Скамейки в сквере были совершенно пусты, только на самой крайней, ближе к трамвайным путям, сидел человек в майке, трусах, ботинках и плакал.

— Эй, — окликнул он меня.

Я подошел и узнал Борю по кличке «Бу-Бу», заметного персонажа на московском Бродвее.

Он был известен тем, что имел обширнейший гардероб.

Летом он часто менял костюмы и пиджаки, правда, они частенько были ему или узковаты или широковаты. А однажды он появился в шикарном темно-голубом пиджаке, точно таком же, в каком ходил самый элегантный московский драматург Петр Львович Тур. И вот хозяин такого огромного гардероба сидел на лавочке в синих сатиновых трусах и майке с динамовской эмблемой.

— Бу-Бу, тебя что, раздели? — спросил я.

— Нет, — прорыдал владелец голубого пиджака, — в смывки прокатал.

— С кем ты играл?

— С Бандо и Гиви.

— Олень, кто с ними садится за стол! Пошли, — сказал я, — дам тебе спортивный костюм, доберешься до дома.

— Попроси Бандо, чтобы он отдал мне вещи.

— Ты же их прокатал.

— Они не мои. Меня из-за них с работы выгонят.

И тут рыдающий Боря поведал мне печальную историю своей жизни. Изобилие модного прикида объяснялось просто. Бу-Бу работал старшим приемщиком в химчистке на улице Станиславского. Предприятие пользовалось доброй славой, и туда относили вещи актеры, писатели, эстрадники, артельщики — словом, все, кто в те не очень богатые времена хорошо одевался.

От сквера до улицы Москвина пять минут хода. Слава богу, что милиционеры не попались нам по дороге, так как 108-е отделение находилось в моем дворе.

Я быстро переоделся, взял вещмешок с колбасой, печеньем и конфетами для ребят из нашего взвода, набрал телефон Бори Месхи по кличке «Бандо». Мы были с ним большие друзья.

Вкратце обрисовав ему трагедию приемщика из химчистки, я попросил вернуть костюм.

— Пусть завтра в десять приходит в сад «Аквариум», там разберемся.

Я вынес несчастному Бу-Бу старый тренировочный костюм с надписью на груди «Пищевик», распрощался и уехал на вокзал.

А через час с небольшим в общем плацкартном вагоне я пил чай с ребятами из училища береговой обороны, а поезд уносил меня от Москвы, воспоминания о прошлом таяли, как паровозный дым, запутавшийся в ветках деревьев.

Никогда не знаешь, что с тобой может случиться. Я попал в другую жизнь, в которой прошлое лишь иногда ночами приходило щемящими воспоминаниями. Но наступало утро, и в строгом распорядке армейского дня для них не было места. Да и я сам не видел, во всяком случае тогда, другого для себя места, кроме военного городка, именовавшегося расположением, и учебного поля.

Но обстоятельства изменились, я снял военную форму и, к немалому своему изумлению, стал журналистом в лучшей газете страны, в которой после долгого перерыва работаю и сегодня.

И хотя я писал самые разные истории, невидимая обычным людям теневая, подпольная жизнь Москвы стала моей основной темой.

Я очень хорошо запомнил этот день, 5 сентября 1959 года. Запомнил