Анатомия безумия - А. Фрей

– Нет даже мешков с листьями, – проговорил он. – Отличное подсобное помещение для садовника.

– Это странно, – нехотя согласилась Джейн.

– Я даже начинаю привыкать к этому. Ладно, здесь делать нечего. Пока не стемнело, нам лучше добраться до корпуса. Непонятно, как далеко идти и какой будет дорога.

Девушка закивала, выходя на улицу. Она бросила последний разочарованный взгляд на помещение, ставшей очередной загадкой в деле, час от часа обрастающего подозрительными пробелами. По мере расследования загадки лишь множились, а ответов на горизонте не наблюдалось. Джейн скрестила руки на груди и огляделась по сторонам. За забором виднелся уже почти привычный пейзаж: острые зубы голодных скал и стаи крикливых чаек, то и дело пролетающих над макушками погрустневших сосен. От такого вида вмиг стало неуютно и холодно, а Рид впервые словила себя на мысли, что не так уж и хочет покидать стены клиники «Фаррер».

Однако долг превыше всего. Поэтому Джейн без лишних слов зашагала в свою комнатку за рюкзаком с необходимыми вещами, а ее напарник направился на пост охраны, куда должны были доставить ключи от жилища Эрика.

***Ворота со скрипом захлопнулись, будто недовольные тем, что пришлось выпустить жертв из ловушки. Джейн вздрогнула и застегнула свою непромокаемую куртку, которую так дальновидно уместила в сумку в последний момент. Роберт уже открыл фотографию карты на телефоне и огляделся вокруг. Девушка скользнула взглядом по его привычному черному пальто, которое детектив не менял вне зависимости от сезона. И в снег, и в град, и в дождь он рассекал в нем по людным улицам, спеша в участок или на очередной осмотр.

Роберт вообще был олицетворением постоянства и стабильности. Он носил почти одну и ту же одежду, а когда какая-то вещь изнашивалась, покупал точно такую же. Так он избавил себя от мук выбора в повседневной жизни.

Изобилие вариантов всегда приводит уставший мозг в ступор, заставляя анализировать каждый из них, чтобы прийти к оптимальному решению. Люди сами не замечают, как перегружается сознание от постоянной необходимости выбирать. Выбирать что угодно: одежду, длину носков, сироп к кофе, фильм на вечер (и, конечно, закуску к нему), цвет помады, запах духов, порядок выполнения рабочих задач, партнера по жизни, ресторан для встречи с друзьями, имя ребенку, корм для собаки или приоритетного подозреваемого в преступлении. Множество вариантов порождают муки выбора. Муки выбора перетекают в паралич. И вот, в девять часов вечера, посреди заполненного супермаркета до капли выжатый офисный работник стоит перед витриной и искренне не может решить, взять ему бейгл с лососем или сэндвич с индейкой и вялеными томатами. Это не кажется проблемой, пока не приходит осознание, что это и есть причина усталости. Нет, не приятной усталости после выполнения сложного дела. Другой усталости. Той усталости, что тяжелой ношей прибивает к земле, вытягивает энергию медленно и незаметно, пока в одно утро у человека не останется сил даже встать с кровати.

– Роб? – осторожно позвала напарника Джейн. – Разобрался?

– Да, – уверенно ответил он. – Надо выйти к океану и перед пристанью свернуть налево. Тут около мили. За минут пятнадцать доберемся.

Девушка кивнула. Она была не против небольшой прогулки. Казалось, что вне клиники даже дышалось иначе. Свободнее. Без этих незримых оков, внезапных криков и давящих взглядов медсестер Джейн смогла сбросить скопившееся за день напряжение, однако неизбежно задумалась, что ощущают люди, обреченные провести на этом одиноком острове годы? Что ощущают люди, понимающие, что «Фаррер» станет их последним пристанищем, а перед смертью они увидят не заботливые лица родственников, а холодных и скучающих медсестер, желающих лишь закончить смену и вернуться в свою кровать?

Безумие – апогей отчаяния.

От одних мыслей о подобном исходе Джейн стало тошно. Тошно от себя самой, потому что вмиг девушка осознала, как много вещей она принимала как данность в своей жизни. И дело было вовсе не в комфорте или плодах цивилизации, вроде ванны или доставки еды. Нет. Всю жизнь Джейн крайне неблагодарно относилась к своему здоровью. Ей повезло родиться без хронических заболеваний, иметь чистый и ясный ум. Чувствуют ли пациенты «Фаррера» зависть? Осознают ли они собственное безумие или это нечто, простирающееся за гранью понимания мозга? Может ли сознание познать себя? Если нет, как сама Джейн может быть уверена, что она здорова? Как она может жить долгие годы с этой четкой установкой и ни разу не задаться вопросом: что, если все в действительности не так, как ей кажется? Почему она уверена, что окружающие ее люди видят мир таким, каким видит его она? Почему она уверена, что «синий» для нее точно такой же «синий», как и для Роберта, например? Или, быть может, все намного хуже?

Что, если вся ее жизнь – продукт больной фантазии дефектного рассудка, желающего развеять скуку?

Как можно быть уверенным в таких вещах, если хотя бы однажды задаться вопросом: что такое реальность? Как можно не сойти с ума, если не задвинуть эти идеи подальше, в самый темный и пыльный уголок сознания, куда даже бродящие от скуки мысли не смогут дотянуться?

Чайка с криком спикировала вниз, с самого края обрыва, под которым яростно пенился свинцовый океан.

Чайки не боятся высоты, потому что полет – неотъемлемая часть их природы. Чайки не задумываются ни о чем, кроме поиска отбившейся от косяка рыбешки, что допустит оплошность и взмахнет своим серебристым хвостом над мутной поверхностью воды.

И Джейн порой хотела бы быть чайкой. Такой же беззаботной и отважной, чтобы можно было расправить крылья и умчаться в бесконечное небо подальше от пыльных городов, заполненных озлобленными и грустными людьми. Подальше от общества, вынуждающего прожигать свою единственную жизнь в угоду другим. В никуда. Вот о чем порой мечтала Джейн, видя этих птиц.

Однако Джейн была всего лишь человеком. Она была рождена, чтобы платить счета за коммуналку, работать до пенсии и кормить государственный аппарат налогами со скромной зарплаты. Иной жизни Рид боялась. Боялась, потому что никто из ее родственников, друзей или знакомых иначе никогда не делал. Если все молчаливо приняли правила чужой игры, приходится притворяться, что тоже их знаешь. Приходится глушить собственную никчемность сутолокой дня и калейдоскопом навязанных целей.

Чайки не боятся высоты, а Джейн жить боится.

– Ты в порядке?

Роберт остановился и вглядывался в помрачневшие глаза коллеги. Он редко видел ее такой, чаще Джейн вилась рядом со смущенным или сосредоточенным выражением лица, именно поэтому этот внезапный порыв глубокой печали