Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов

— Я зайду через недельку, — пообещал Леденцов.

— Кто он по жизни, этот Оладько?

— Бизнесмен.

— Тогда мы управимся за пару дней, — заверил директор.

Оладько завтракал. С минуту на минуту за ним должны заехать ребята из ОНОНа, из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Жена заваривала чай. Она, жена, была примечательна тремя моментами: именем Луша, Лукреция, неумением готовить и местом работы — инспектор детской комнаты в том же РУВД, где служил и муж.

— Лейтенант, каша подгорает, — сообщил Оладько.

Луша вывалила в кастрюлю банку свиной тушенки и начала мешать. Поскольку каша уже подгорела и загустела до состояния твердеющего цемента, то кастрюля скрежетала по конфорке, как вагонный буфер; поскольку до цемента, то Луша влила туда ковш воды.

— Пусть еще прокипит.

— Тогда давай наоборот: сперва попьем чаю, а потом поедим каши.

По утрам питались они фундаментально, потому что день оперативника непредсказуем. Каша, помидорный салат, чай и бутерброды с сыром. Пододвинув мужу тарелку, Луша спросила:

— Что сегодня у тебя?

— Едем брать квартиру одной бабули. Правда, в квартире еще четверо молодцов. — Капитан, как от коллеги, секретов от жены не таил.

— А что бабуля?

— Торгует грецкими орехами.

— И хорошо.

— А в них наркотики. Таблетки, вроде бы экстази.

Каша забулькала. Луша печально глянула на кастрюлю и заключила без всякой логики:

— Все-таки грязная у нас с тобой работа.

— Не скажи. Я вчера розы покупал.

— Где же они?

— Розы не для себя, не для тебя, а для убийцы и на его деньги.

— Господи, зачем ему цветы?

— Признался в преступлении и попросил отвезти его с розами на кладбище — положил букет на могилу своей жертвы.

В дверь звонили. Капитан встал нехотя. Пора ехать, и каша откладывалась. На лестничной площадке стояли трое. Конечно, из отдела по борьбе с наркотой он знал не всех, но трое незнакомых… Нет, третьего, небольшого роста, где-то видел.

— Оладько? — спросил первый.

— Допустим, — не зная почему, не сразу согласился капитан.

— Здесь будем говорить или в квартиру пустишь?

Оперативники, конечно, не киноартисты, но лица имеют нормальные. Головы же этих троих казались деформированными: или волосы косо подстрижены? И где старший группы, капитан Еремеев?

— О чем говорить? — полюбопытствовал Оладько.

— Долг будешь платить?

— Кому?

— Знаешь, кому.

— И сколько? — Капитан приходил в себя.

— Да он воздух гоняет, — подключился второй.

— Ты ведь Оладько? — перепроверил старший.

— Ну, Оладько.

— Тогда кончай базар и говори по теме. Не доводи до ножа в аппендицит.

— Ну-ка, повтори, — тихо попросил капитан.

— Берем его в машину и едем, — сказал второй.

И тогда Оладько вспомнил лицо третьего: Вася-гусак, мошенник и автомобильный кидала. Но вспомнить бы ему другое: побеждает не сильный, а опередивший. Поэтому капитан не успел… Первый парень схватил его за горло, телом блокировав руки капитана. Второй тянулся из-за первого — мешал проем двери. Под давлением двух тел Оладько оказался в передней. Вошел и Вася-гусак, подбираясь сзади. Капитан рывком рук снизу освободил шею, но Вася-гусак набросил на нее тонкую цепь. Капитан ударил одного ногой, обутой в тапке, — вышел скользящий пинок. Цепь врезалась в горло…

Но произошло что-то такое, отчего секундное оцепенение схватило всех, ибо Вася-гусак швырнул цепь на пол и, размахивая руками нелепо, точно стряхивал пчел, побежал к выходу. Стряхивал он шматки каши, дымно ползущие по его голове и лицу. Кастрюля каталась по передней…

Этого замешательства капитану хватило. Если державший его парень был жилист, то капитан был костист. Ребром ладони, крепкой, как полированное дерево, рубанул он по кадыку одному и по зубам другому. Первый отскочил к стене и прижался, словно решая, что делать дальше. Второй же, размазав кровь по губам, достал из кармана нож.

— Придется его уложить, — спокойно сказала Луша, появляясь из комнаты с пистолетом.

Оладько глянул на нее, а когда отвел глаза, в передней уже никого не было. Он потер засаднившее горло и жену укорил:

— Я тебе этого не прощу.

— Чего?

— Испортить столько каши…

— Виктор, но чем ты все это объяснишь?

— Ошибкой.

— Какой?

— Видишь ли, мы — Оладько, а на последнем этаже проживает гражданин по фамилии Блинов.

Покупатель сделал несколько шагов к простенку, где висел «Взгляд». Перед приходом заказчиков покрывало снималось для проверки впечатления ценителей. Художник улыбнулся самодовольно: картина притягивала, даже неоконченная. Помолчав, покупатель спросил:

— Продается?

— В работе.

— Когда завершите, я хотел бы на нее глянуть.

— Поражает?

— Вы ее застрахуйте, — уклонился от ответа покупатель.

— В мастерской стальные двери.

— Из Лувра в 1911 году украли «Мону Лизу» Леонардо да Винчи…

Все-таки две иконы он купил. Проводив его, художник вернулся к своей картине.

Картина ли? Взгляд не только пронзал, но и отыскивал человека в мастерской. Нет, этого мало. Взгляд должен как бы отлетать с картины. И не только. Взгляд должен… И художник решил поработать после полуночи, перед большим зеркалом, при свечах — переложить на полотно тьму ночи, колебания огня и собственное отражение. Автопортрет. А как зовется собственный взгляд — автовзгляд?

Художник вымыл руки и прошел в красную комнату, где был ослепительно белый угол: холодильник, плита, микроволновка… Его душа не признавала банальных каш, супов и котлет: на плите тушились с чесноком и соевым соусом молодые стебли лопуха. Он выложил их на широкую фарфоровую тарелку и съел неспешно, вникая в пищу и в текущую минуту. Потому что наслаждение жизнью заключалось в них, в текущих минутах. Текущую минуту он завершил куском сухого торта «Черный принц».

И начал одеваться. Жаркий вечер диктовал экипировку. Никаких пиджаков, никаких галстуков. Светлые расклешенные брюки с едва заметными темными полосками, похожими на черные струны. Широкий ремень под черепаху. Свободная рубашка из нейлона и смесовой лайкры цвета белесо-серебристого чугуна. Швейцарские часы «Паллада». Перед уходом налил в бокал коньяк, выпил мелкими глотками, тонкий кружок лимона посыпал сахарной пудрой, пососал и запил водой со льдом.

На улице он похлопал «Вольво» по капоту. Машина на ходу. Правда, механик бросил загадочную фразу про хонинг цилиндров…

Художник включил музыку и выехал на проспект.

Отстраненный, почти далекий шум мотора придавал звучащей скрипке некоторую тревогу. Скрипка плачет… Нет, у Мендельсона она стонала. От подавленного желания. Художник понимал ее, скрипку. У него на дню возникал десяток желаний — от творческих до физиологических. Он удовлетворял их. Жизнь — это удовлетворение желаний. Но художник знал, что исполнять все желания не надо. Когда иссякают желания, наступает смерть. Поэтому одно, самое сладостное, он оставил на вечер.

Ряд домов оборвался, уступив место чуть ли не густому лесу. Парк занимал два квартала. Художник свернул к его завитушной