Избранное. Том 1. Невидимый всадник. Дорога на Рюбецаль - Ирина Романовна Гуро

ресницами был вылитый фриц! Дед примирился с его присутствием, теперь все равно выгнать его было уже некуда. И подарил ему трофейный автомат. Писатель обрадовался, носил его, как все мы, перебросив на грудь, а запасные обоймы засовывал за голенища.

Так он и остался с нами. И почему-то все были рады этому.

И вот теперь мы решительно не знали, что написать в реляции на писателя.

—      Я могу приплюсовать его к своим девушкам, — неуверенно предложила я.

—      Что ты кушаешь, что ты такая умная? — едко спросил Тима. — Там у тебя написано, что «разведчицы заводили знакомство с немецкими солдатами и, посиживая на лавочках, узнавали в обыденных разговорах, какие части стянуты против партизан и что имеют на вооружении». Что же, писатель тоже с ними посиживал?

Все засмеялись.

Бельчик предложил:

—      Я напишу, что он ходил на «железку», рвал поезда с живой силой и техникой.

—      Нельзя. Дед узнает, голову оторвет, — возразил Тима.

Прохор Безухий сказал:

—      Давайте напишем: «Писатель воодушевлял партизан на героические дела своими песнями». Будет вроде морально-политического фактора.

—      Какие песни? Он же не поэт. Он прозаик, — сказала я. — Он романы пишет.

—      Может, написать, что он вдохновлял нас своими романами? — спросил Бельчик.

—      Роман сначала прочитать надо, а в ём, кажном, тысяча листов, — сказал Прохор, потом подумал и решил: — А кто там будет разбираться? Так и напишем: «Вдохновённые ро́манами, партизаны с ужасной силой бросались громить ненавистных фашистских захватчиков».

—      Не вдохновённые, а вдохновлённые, — поправил задумчиво Дзитиев. — Пожалуй, напишем так: «Вдохновлял своим писательским словом...» А? А каким словом — понимай как знаешь.

Так и решили. И составили реляцию на писателя.

Мы догадывались, что Дед надумал представление к наградам, чтобы поднять наше настроение.

Обстановка была напряженная: карательные горно-егерские части прочёсывали Лунинские леса.

Автоматчики просачивались в такие места, где раньше нога захватчика не ступала. Дед приказал всем нам носить, кроме пистолетов, гранаты. А я, собственно, носила их только для декорации: я так и не удосужилась побросать, когда нас готовили в Москве.

И попросила Николая, чтоб он меня подучил.

—      Как, ты не умеешь? Квач!

Я увидела, что пала в его глазах.

—      Слушай, Шер-Ныш, — сказал он, — где я тебя буду учить? Если здесь, ребята тебя засмеют!

—      Ну, пойдем в лес подальше!

—      Подальше — гитлеровцы. А поближе — наши стрельбу подымут. И зачем тебе их бросать?

—      Как зачем? Ты с ума сошел! У меня вся документация! Представляешь, штаб окружают...

—      Шер-Ныш! Будет бой — ты только держись поблизости от меня. Будет плохо, совсем плохо! — подорву тебя и себя. На одной гранате — учти! Мне больше не потребуется. Положись на меня. Можешь ты на меня положиться?

— Могу, — сказала я с облегчением, потому что эти гранаты меня все время беспокоили.

Нам нужна была серьезная разведка в местах концентраций вновь подведённых немецких частей.

Стало упоминаться имя нашего человека в Солнцегорске — Жанны. Никто не знал, что я причастна к ее отправке из Москвы, что чуть-чуть повернись колесо судьбы, и не быть бы ей никакой «Жанной», а прозябать в качестве обыкновенной Жени в Москве и смирненько заниматься сугубо женскими делами,

И поскольку идти к Жанне предполагал сам Дзитиев, я ему рассказала всю историю.

__________________

...Я сразу увидела, что она врет. В чём-то она была неискренна. Я ломала себе голову: в чём? Собственно, не было никаких оснований подозревать ее. Биография ее, очень короткая, была ясна, как стёклышко, к тому же проверена и перепроверена.

Но она лгала. Точнее, что-то скрывала. И с этим отправлять ее было невозможно. Я перечитывала ее заявление, адресованное в ЦК комсомола. Оно походило на сотни других:

«Я уроженка Солнцегорска. У меня там тетка. Имею родственников в Солнцегорской области. Не могу терпеть того, что фашисты злодействуют на моей родине. Прошу отправить меня в тыл врага, в любое место. Я прыгаю с парашютом — имею двенадцать прыжков (сдала нормы ГТО второй ступени). Я ничего не боюсь. Очень прошу не отказать мне. Заверяю вас, что я ни при каких условиях не посрамлю звания комсомолки...»

Это слово — «злодействуют» и наивное «Я ничего не боюсь» придавали заявлению какую-то непосредственность. Студентка. Родители умерли давно, воспитывалась у тетки в Солнцегорске. Прекрасные характеристики, И знание немецкого, не слишком глубокое, а как раз в таком объёме, чтобы вести обыденный разговор.

У нее было смышлёное лицо. Восемнадцать лет от роду. И милое имя — Женя.

И если бы все шло как надо, думала я, мы бы забросили ее к партизанам, и, может быть, месяца через три или четыре, освоившись, сходив несколько раз в разведку, в глубокую разведку, она бы смогла связать нас с тем дорогим человеком, который сидел, зарывшись как крот, и ждал, ждал… Может быть, именно ее.

Но это были одни мои мечты. Потому что она лгала.

Я построила хитроумную систему вопросов, осторожно пробуя, как в игре: «Горячо, тепло, холодно...» Я дала ей заполнить длинную анкету. И мне показалось, что Женя замыкается и уходит в себя, как только затронешь тему чисто личную.

Любовная история, в чем-то не укладывающаяся в рамки обычного, решила я. Но почему такая тайна? Кто «он»?

И однажды вечером я вызвала машину и поехала в пригород по тому адресу, который указала в анкете Женя,

Мной руководила еще и такая мысль: почему Женя, ранее жившая в студенческом общежитии, уже много месяцев снимает комнатушку у какой-то замшелой бабки? Отчего она ушла из удобной комнаты в деревянный флигелёк на окраине?

Как раз эти вопросы и вызывали у нее какое-то едва уловимое внутреннее сопротивление. Что это? Почему?

Так я думала, сидя в машине с потушенными фарами, медленным ходом пробирающейся по затемненным улицам.

Мостовая пригорода вся завалена сугробами. Дальше я пошла пешком. Деревья, распушившиеся снежными подушками, укрывают дом не дом, сарай не сарай. Но в оконце свет, и скрипит ступенька под чьей-то ногой. Звеня пустыми ведрами, старуха с коромыслом на плече шагает бодро, ровно молодка, к колонке по воду. Я спросила на всякий случай:

—      Чего же молодую не пошлете?

—      Женьку-то? — ответила старуха без удивления. — Не время ей.

Я удивилась, шагнула в незапертую дверь. Постучала. Мне ответил голос Жени, только он показался мне каким-то приглушённым, мягким:

—      Кто там? Войдите.

Я вошла. В комнате было тепло. Жаром несло от печки. На столе, покрытом белой скатертью, горела настольная лампа, закрытая книгой, чтобы свет не бил