Дело «Тысячи и одной ночи» - Джон Диксон Карр

Рональд Холмс, живший на Пэлл-Мэлл-плейс, Принц-Риджент-корт, значился в справочнике под номером «Уайтхолл 0066». Положив книгу, я вдруг осознал, что Пруэна не было в кабинете; но тут она не потеряла хладнокровия.

– Он в уборной, – объяснила мисс Уэйд. – Я попросила его подождать там, пока я звоню по телефону. Ладно, Раффлс, старый ты пес! Теперь можешь выйти.

Угрюмый и при этом пристыженный, Пруэн открыл дверь и нерешительно прошел в кабинет. По одному тому, как он глядел на эту девушку, было ясно, что он относился к ней чуть ли не с обожанием, притом что он, казалось, искал любого повода накинуться на всякого, с кем разговаривал. Я подозвал к себе Хоскинса и констебля Мартина, топтавшихся в дверях.

– Под вашу ответственность, Мартин, стойте здесь и присматривайте за мисс Уэйд, пока я не вернусь. Никаких звонков, понятно? – Девушка мрачно опустилась в красное кожаное кресло, и я повернулся к ней. – Если не возражаете, посидите тут тихонько пару минут. С вашим братом уже беседуют, мы доставим его сюда, и все будет хорошо. Я скоро вернусь.

Выходя, я слышал, как она ругается такими словами, что и у моих тетушки с дядюшкой из Белфаста завяли бы уши. По пути к выходу я остановился возле повозки, где кипела работа. Роджерс уже закончил фотографировать труп, Кросби все еще снимал отпечатки пальцев, а доктор Марсден проводил осмотр тела. Кинжал к тому моменту уже вынули из раны. Кросби держал его на платке: зловеще изогнутый клинок примерно десяти дюймов длиной, заточенный до бритвенной остроты с обеих сторон. Лезвие обтерли.

– На ней уйма отпечатков, сэр, – доложил Кросби, указывая на рукоятку из слоновой кости. – Правда, они смазаны и наслаиваются друг на друга, как будто к ней прикасались несколько человек. Попробую увеличить и посмотреть, может, из этого что-нибудь и выйдет. В повозке есть несколько четких отпечатков… Вот кое-что еще. Парня, кажется, звали Рэймонд Пендерел. Из кармана его жилета торчат две визитки, и на шляпе отпечатано это же имя.

Он вытащил две окровавленные карточки, имя Рэймонд Пендерел на них было набрано машинописью, такие карточки печатают на каждом углу, пока клиент стоит рядом и ждет. Я взглянул на молчаливого доктора Марсдена, тот хмыкнул.

– Мне особо нечего вам рассказать, – произнес он. – Причина смерти – этот нож, клинок вошел прямо в сердце, мгновенная смерть. – Он резко поднялся. – Время смерти… хм… Когда вы его обнаружили? В двенадцать двадцать пять. Так вот. Сейчас у нас четверть второго. Я бы сказал, он умер где-то между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого, ну, с некоторой погрешностью, конечно. – Тут он замялся. – Послушайте-ка, Каррутерс, это, конечно, не мое дело, но дам вам совет. Посмотрите на форму этого клинка. Мало кто, не обладая медицинскими познаниями, способен рассчитать, куда именно вонзить его, чтобы достичь сердца. Тут либо чертовски удачная случайность, либо же убийца знал, куда ему бить.

Я опустился на колени и обшарил карманы убитого. Они были пусты, если не считать семи пенсов медными монетами, пачки из десяти сигарет и истлевшей газетной вырезки. Вырезка была из какой-то колонки сплетен и слухов, из верхней части страницы, где сохранилась дата – «Авг. 11», чуть более месяца назад. Написано в ней было следующее:

Мисс МИРИАМ УЭЙД, молодая, экстравагантная, красивая, вернулась сегодня в Англию из-под палящего иракского солнца. По слухам, за восемнадцать месяцев до отъезда она была помолвлена с «СЭМОМ» БАКСТЕРОМ, сыном лорда Аббсли, некогда известным кутилой, а ныне восходящей звездой британской миссии в Каире. На следующей неделе с нетерпением ожидаем ее отца, ДЖЕФФРИ УЭЙДА, ученого и коллекционера, чьи усы давно примелькались на собраниях ученых мужей. Считается, что следы халифского дворца в Багдаде могут быть…

В газетной вырезке, которую я свернул и вложил в свой блокнот рядом с мерзкой запиской из кармана Маннеринга, не уточнялось, кто именно был известным кутилой, лорд Аббсли или же его сын; но предположим, что последний. Еще одна ниточка. Но о том, кто был такой этот Рэймонд Пендерел и где он жил, по его одежде нельзя было сказать совершенно ничего. Костюм пах камфорой, как будто его надолго убрали пылиться среди шариков от моли, а на его внутреннем кармане обнаружилась бирка с надписью: «Годьен, английский портной, бульвар Малишерб, 27, Париж». Вот и все.

Дав Роджерсу и Кросби указания поискать улики в том разоре, который творился в кабинете хранителя рядом с лифтом, я отправился к Рональду Холмсу. Снаружи, сидя в полицейской машине, Грегори Маннеринг неистово скандалил с констеблем Джеймсоном; я промчался мимо, не имея никакой охоты вступать в их спор, и направился на восток по Пэлл-Мэлл. Весь город, казалось, опустел, тротуары одиноко мерцали в свете фонарей, а гудок автомобиля, промчавшегося где-то вдалеке, звучал так, будто был совсем рядом. Пэлл-Мэлл-плейс – это небольшой дворик в конце переулка, в который ведет длинная подворотня. Я прошел под аркой и обнаружил за ней сутолоку темных домов, среди которых было и высокое многоквартирное здание, светящееся неоновой вывеской «Принц-Риджент-корт». Внутри узкий холл вел к клетке автоматического лифта. Нигде не было видно швейцара, зато сидел какой-то позевывающий над телефонным коммутатором парнишка в форме, готовящийся закончить свою смену. Пока не время было заявлять о себе.

– У мистера Холмса, – сказал я, – все еще продолжается вечеринка?

– Так точно, сэр, – отозвался парнишка, сделав слабую попытку изобразить военную выправку. Он потянулся за проводом, чтобы воткнуть его. – Ваше имя?

Я эффектно достал из кармана монетку.

– Погоди-ка. Не объявляй обо мне. Я собираюсь сперва поколотить ему в дверь, мол, я офицер полиции. Квартира Д, правильно?

Тот послушно ухмыльнулся и сказал, что мне нужна квартира Е и что звуки точно не дадут мне ошибиться. Войдя в лифт, я остановился и обернулся, как бы между прочим:

– Как долго они там уже?

– Весь вечер, – ответил дежурный. – С девяти часов или около того. Осторожно, там ступенька, сэр.

Когда скрипучий лифт поднялся наверх и замер, я все услышал. Я попал в мрачный коридорчик, выкрашенный в зеленый, места в котором хватало лишь для того, чтоб развернуться. Из-за двери в дальнем его конце доносились приглушенные, но душевные звуки губной гармошки, сопровождавшиеся хором голосов, тянувшим тягучую песню в этом словно бы церковном полумраке. Хор торжественно пел:

Мы Фреда Карно солда-аты,

Регтайма имени по-о-олк,

Стрелять не умеем и в бой не идем,

Какой от нас, к черту, то-о-олк?

Ну а когда мы…

И тут я что есть сил забарабанил в дверь; настолько громко, что